///19 век
В этом мире, что до сих пор записывает женщин в исключительно слабый пол, дискриминирует их во многих решениях, свободе выбора, получении равнозначного образования и многом другим, Шерлок выделяется из стандартного большинства мужчин. Шерлок берет выше и записывает ниже себя девяносто семь процентов населения, в котором полтора процента он оставляет тем, кого он знать не знает, ноль целых три десятых — для тех, о ком он знает по газетам, и остаток для тех, кого он знает лично и готов признать некоторые зачатки разума и мозгов. Сложно не признать, что процентное соотношение не велико. Зато он не делает различий на пол и возраст, и да, дети, порой, умнее, чем их родители [они еще не успели поглупеть настолько], а дамы совершают убийства и преступления ничуть не хуже, чем мужчины. Реже, однако, некоторые из них выдерживают исключительный уровень.
Впрочем, да, это все еще способно его удивлять, но статистика подводит его под интересные факты. Впрочем, эти факты чаще стоят в меру обособленно: используются во время раскрытия преступлений, не ставят большого различия между женщинами и мужчинами, когда приходит время выбирать подозреваемых, все еще вызывают некоторое недовольство, когда приходится успокаивать женские истерики.
И все же, последнее, чего ожидает Холмс в своей жизни, это то, что судьба сведет его с девушкой. Не в общепринятых романтических задумках — упаси господи — с помощницей. То, что некоторые девушки не глупее мужчин, а может быть и разумнее неких докторов, что подхватывают невесту на руки, держатся за руки, забывают о своих обязанностях… В смысле, конечно же, он был счастлив за Джона. [читайте как твердое «нет»] становится приятной неожиданностью.
Они встречаются полгода назад, достаточно случайно — если о чем-то в его жизни вообще можно говорить как о череде случайностей. Случайности носят исключительный характер, но можно сказать, что он рад их наличию.
Они не живут вместе, и, честно признать, это скорее отрицательный факт, один из тех, что вызывает проблемы из-за общественного мнения. То самое мнение, на которое Шерлоку наплевать большую часть своей сознательной жизни, однако, жизнь заставляет его признать факт того, что не все одинаково разделяют его мнения на сей счет.
Особенно девушки. Что, честно говоря, вносит некоторые сложности, но не те, с которыми нельзя было бы смириться, ради неплохого ассистента. Ассистент — это, конечно, слишком громко, но в какой-то небольшой мере. Впрочем, что говорит общественное мнение насчет того, что он по несколько раз в неделю, а то и чаще, навещает одну знакомую его девушку и они нередко уезжают вместе на экипаже — его заботит куда меньше. В конце концов, она еще ни разу не была против. В конце концов, у нее не сбивается дыхание и не учащается пульс, когда он подает ей руку при выходе из экипажа, Шерлок проверяет это чисто по привычке, и после в высшей степени рад этому факту. Руку он подает и впредь после: не всегда, но лишь немногим меньше половины случаев. Когда не спешит слишком сильно и вспоминает манеры. Впрочем, не то, чтобы она в этом нуждалась. Что говорит за еще один плюс его положения.

— Она рассказывает, что видит будущее, — скептизм в голосе Шерлока слышен и виден за версту, впрочем, если этого недостаточно, выражение лица и вскинутые в немом удивлении брови отлично дополняют картину. — Простите, может его предсказывать, — у Холмса дергается край губ, это часто происходит, когда он «восхищается» мыслезаключениями других или некими из событий.
Приветствия и разговоры о погоде он чаще упускает как что-то настолько же устоявшееся, насколько и бесполезное.
— И, конечно же, речь идет о чем-то ужасном — почему-то никто из «предсказателей» не предсказывает солнечную погоду, отдых на морском побережье или же выигрыш в лотерею, — Шерлок щурится, замирает на несколько секунд, а после взмахивает рукой, переиначивая только что сказанное. — Впрочем, последнее как раз нередко видят уличные шарлатаны.
И ни один из них не обладает чем-то большим, чем элементарными познаниями в психологии или же просто удачей и умением «говорить». А люди как дураки продолжают заходить в шатры, кидать монеты тем, кто останавливает их на улице и рассказывают два слова про несчастную любовь, сложности с родителями, долгожданного ребенка. А потом ему будут рассказывать о том, что окружающие не так глупы, как об этом говорят факты. Серьезно.
— Скажи мне, Эвр, ты веришь в предсказания?
Он не собирался браться за это дело, можно было закончить приемные часы, набросать на листке бумаги адрес полиции, и отправить девушку туда. Элементарно. Но что-то цепляет во взгляде, и цепляет достаточно, чтобы несколькими часами ранее пообещать посмотреть и заинтересоваться. Она слишком напугана, и вот это уже точно не поставленная пьеса для благодарных дураков. И не так уж часто к детективам приходят при наличии необычных способностей. Обычно с такими способностями, в самом деле, идут на ярмарки. Она же искренне верит, коротко рассказывает про совпавшие ранее детали, и, собственно, хмм.
Но о, все еще, серьезно, предсказания?
— У нас два часа до переломного (нет) момента в истории, и мы собираемся подъехать в одно место перед. Девушка говорит, что она читает это в знаках. И нам пообещали краткий ознакомительный курс лекций.
Где-то здесь теряется предложение «не хотела бы ты съездить со мной» и «свободна ли ты сегодня» — впрочем, оно теряется всегда.

[July, 8. 1976] FBI Seattle Division
Альберт здесь всего (уже?) полгода, а количество недовольных им агентов уже (и тут без вопросов) достигло шести. Трижды на него жаловались родственники жертв, единожды - подозреваемый. А количество поданых им форм AFO [Assaulting a Federal Officer] бьёт все рекорды. Альберт снял шину с носа только на прошлой неделе, и его и без того специфичное лицо всё ещё украшает очередной красочный синяк.

Гутиерез, руководитель Сиэтловского отделения, - полный идиот, а его коллеги - непрошибаемые неандертальцы. Но это та реальность, в которой Розенфильд существует последние пятнадцать лет, в которой он будет работать, к которой должен адаптироваться, если хочет сделать мир хотя бы чуточку лучше. А он хочет. Он пытается. Пусть и чувствует практически ежедневно себя так, будто он делает это будучи связанным по рукам и ногам. Его не то чтобы не любят - вопрос в Бюро не ставится так - но работают с ним неохотно, через силу, исключительно по необходимости - потому что отрицать факт его профессионализма и уровня проводимых им экспертиз просто нельзя.

Если держать лёд на носу слишком долго, начинают ныть n. infratrochlearis, n. supratrochlearis и n. supraorbitalis, немеет m. procerus, придающая его лицу характерное выражение, что на краткие мгновения делает его похожим на остальных, как будто бы искусственно смягчая характер. Когда ноющая и тупая от холода боль доходит до lobus frontalis, проморозив sinus frontalis, Альберт готов опустить мешочек со льдом. но он открывает глаза и замирает, уставившись на буквально упирающуюся ему в кончик ноcа протянутую руку.

- ПОЛАГАЮ, ВЫ - АЛЬБЕРТ РОЗЕНФИЛЬД! - от громкости голоса хозяина руки у судмедэксперта моментально начинает сверлить лобные доли, и он морщится. Но онемевшая m. procerus неистово этому сопротивляется, вызывая не слишком приятные и уместные сейчас ощущения мурашек и щекотки. - ГОРДОН КОУЛ, РУКОВОДИТЕЛЬ РЕГИОНАЛЬНОГО ОТДЕЛЕНИЯ БЮРО В ФИЛАДЕЛЬФИИ. Я СОБИРАЮ НОВУЮ КОМАНДУ, ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ПОЛУЧИТЬ МОЁ ПИСЬМО.

- Да, я - доктор Розенфильд, - не без труда выдавливает из себя Альберт, принимая для рукопожатия протянутую ему руку, а потом, благодаря недвусмысленной мимике и активной жестикуляции понимает, что... - ДА, Я - ..ЧЁРТ, НЕТ, ШЕФ КОУЛ, Я НЕ ПОЛУЧАЛ НИКАКОГО ПИСЬМА.

Он гневно косится в сторону стола Гутиереза, пока его руку всё ещё трясёт этот Гордон. Стоило ожидать.
- Вы.. - он убирает наконец от лица пакет со льдом и прочищает горло, чтобы ещё немного повысить голос, - ВЫ СКАЗАЛИ В ФИЛАДЕЛЬФИИ?

- ИМЕННО ТАК, АЛЬБЕРТ, - Коул таки отпускает его руку и протягивает небольшую папку, прослеживая затем за направлением взгляда Розенфильда и определяя пункт своего дальнейшего назначения. - ОЗНАКОМИТЕСЬ В ДОРОГЕ. СОВЕТУЮ ПАКОВАТЬ ВЕЩИ - У НАС САМОЛЁТ ЧЕРЕЗ ЧЕТЫРЕ ЧАСА.

▹ мы примем любую вариацию Гордона, кроме уж совсем адских отклонений ▹ мы с удовольствием поможем вам в разработке и унификации КОДА - у нас есть намётки и предложения ▹ мы легко адаптируем под ваши желания те наигранные им как НПЦ (или сформированные хедканонами) моменты, которые будут идти в разрез с вашими представлениями ▹ поможем адаптироваться в слегка изменённом каноне и привнести что-то своё ▹ we will make the Blue Rose Family whole again. ..за исключением Уиндома, конечно >< ▹ знайте, умейте, любите ▹ по количеству символов претензий нет. лицо, на наш взгляд, Коулу пойдёт исключительно третье, но это вариативный пункт ▹ грамотность и желание творить

Магнуссен ошибался.
У человека не одна болевая точка, у него их много, и на каждую нужно воздействовать отдельно, в зависимости от того результата, которого хочешь добиться. Одним ударом можно убить, но это не было целью Эвр, ей нужно было выйти из тени, показать тот мир, в который они все её заключили, заставить их почувствовать свою беспомощность несмотря на всю свою гениальность. Сколько минут нужно, чтобы человек забыл себя, чтобы его мозг помутился от боли? Для этого нужно бить точечно, аккуратно, точно рассчитывая силу удара, чтобы не переборщить и не слить козырь впустую. Это была ювелирная работа, похожая на реставрацию бесценного произведения искусства, когда шедевр собирают по крупинкам, по чешуйкам облетевшей и потускневшей позолоты, когда из-под грязи и чужой малевни, а именно это и напоминали взаимоотношения Шерлока и его окружения, открывались совершенно уникальные и дивные полотна. И чтобы разрушить всё это, сначала нужно было создать то, о чем сам дорогой братец мог и не подозревать при всей славе гениальнейшего сыщика современности.
Что с них взять, с Шерлока и, тем более, тех безмозглых людишек, которые ели складывают два и два, а потом безумно гордятся своей творческой натурой, свободной от жестких рамок логики. Глупцы. Они все глупцы.
Британское правительство пока почивало на лаврах, жило на недосягаемой высоте, откуда само дальше собственного носа ничего не видело. Что же, Эвр это устраивало — чем сильнее раздувался Майкрофт, напоминая глухаря весной, тем лучше для неё, тем привольнее и веселее гулять у него под окнами и оставаться неузнанной, ненайденной и невидимой.
С Ватсоном было просто — он был незамысловатым и прямолинейным, предсказуемым как рельсы. А ещё он был мужчиной, а они покупаются на глупые словечки зачастую чаще, чем женщины, про которых ходит вечная шовинистическая шутка, что все женщины одинаковые, но надо не забывать говорить каждой, что она уникальная.
Лейстред… Эвр, честно говоря, ещё не определилась, стоит ли так сильно расширять состав участников на финальном спектакле. Грег был слишком стабильным и ровным, а ещё не был полным кретином, к тому же, он несколько дублировал роль Джона, только на куда менее экзальтированной ноте. Можно было подождать с ним.
Ирэн Адлер. Эта Женщина. Эвр навела о ней справки, прокрутила в голове несколько раз дело, которое свело её брата и доминантку, осталась разочарована. Во-первых, она не совсем понимала, что именно в Ирэн так привлекло Шерлока, во-вторых, глупая женщина не сумела даже сыграть правильно роль в красивом и филигранном шантаже, выстроенном для неё Джимом. Позорище. Кроме того, это было совсем не тем, что действительно могло уязвить — Адлер так и так рисковала и в любой момент могла, — ой, жалость-то какая! — закончить свою жизнь с некрасиво смазанной красной помады с губ и дыркой между глаз или получить уютную камеру в тюрьме и один единственный наряд без изысков. В ней было настоящего, она была слишком гротескным образом, чтобы действительно пробудить нужные эмоции, на которые Эвр хотела посмотреть. Нужно было играть тоньше, намного тоньше.
Рядом с роковой Доминанткой серая мышка Молли никогда не бросится в глаза, зато эта мышка была почти всегда рядом с Шерлоком, готова была ради него рисковать, молчать столько, сколько нужно, терпеть и ждать. Неизвестно чего, но ждать. Маленькая девочка Молли была куда более важной персоной, чем Дама Червей, маленькая девочка Молли не была разменной картой, она была тузом, который о себе ничего не знает. Или Бубновой Королевой — не красавица, не яркая звезда на небосклоне, но самый надёжный способ, чтобы добраться до Шерлока. Неслучайно именно её использовал Джим для первой встречи с её братцем.
Сложность в работе с Молли для Эвр была в том, что она привыкла слушать. Это не Джон, который привык уже игнорировать взбрыки и выходки гениального друга, как Шерлок игнорировал правила социума живя в нём. Молли была тихой, но с тихими сложнее — в их словах веса больше, чем у болтунов, у них есть времени больше, чтобы увидеть и даже попробовать понять происходящее. А ещё её как-то нужно было разговорить, заставить не просто что-то ответить и снова спрятаться в своем панцире, а достать оттуда — чтобы точно понять её возможное воздействие на Шерлока, нужно было разобраться в этом бардаке и хаосе человеческих чувств и скрытых желаний, а это уже требовало эмоций от самой Эвр, чтобы выглядеть живой и внушающей доверие, чтобы не бросалось в глаза сходство с братьями, чтобы необычность новой знакомой не дошла до Шерлока раньше, чем она сама будет готова снять все маски и начать.
Она просчитала несколько вариантов для знакомства, несколько дней наблюдала за мисс Хупер, подстраиваясь под её распорядок дня, после чего пришла к выводу, что люди, как обычно, наиболее расслаблены во время приема пищи, когда своеобразное опьянение от еды, независимо от наличия или отсутствия алкоголя, развязывает языки и притупляет паранойю даже у тех, у кого она существует. Обеденный перерыв ещё играл ей на руку — люди волной набегали на кафе, быстро занимая все свободные столики, в результате чего те, кто пришёл позже или оказался менее расторопным и более придирчивым к выбору места, вынуждены были или ждать, или отправляться в следующее заведение. Зато Эвр получала за счет этого возможность напроситься за столик к Молли:
— Извините, вы позволите к вам подсесть? — она предстала в этот раз почти в своем настоящем обличие, но акценты были смещены, поэтому даже тот, кто знал её в лицо, вряд ли бы сразу догадался, кто перед ним — черные волосы были заплетены в косу, на носу очки в черной оправе, визуально изменяющие форму глаз в силу законов оптики, макияж менял немного овал лица. Она была в белых брюках, бирюзовой удлиненной приталенной рубашке, поверх которой на талии был узкий белый ремешок, белое кашемировое пальто не было застёгнуто, из карманов выглядывали серые замшевые перчатки под тон сумочки и туфель на невысоком устойчивом каблуке. На запястье зацеплен белый зонт-трость — большой привет Майкрофту и его привычкам. Вынужденная страсть к белому цвету в сочетании с чем-то холодным уже въелась в её подсознания за годы жизни в Шерринфорде. Но при этом она осознавала это и находила в этом забавную шутку — белый цвет раскладывался на спектр, был любым другим цветом, был отправной точкой и точкой схода лучшей снова. Начало и конец. — Я что-то совсем не сообразила, что в это время будет так много народу и все места будут заняты…
Из сумочки небрежно выглядывала книга по анатомии, но не та, которой пользуются медики, а та, которая была бы особенно интересна художникам — в ней были рисунки Да Винчи, Микеланджело, Рафаэля и других художников. Эвр улыбалась чуть смущенно, как человек, который ни в коем случае не хотел потревожить своей просьбой и которому вообще неловко за эту просьбу. Она знала, что Молли слишком отзывчивая, чтобы отказать, а книга была зацепкой, чтобы как-то завязать разговор.
Естественное поведение, как и естественный макияж, требовало куда больше времени на подготовку, сил и мастерства, чем любое экзальтированное и вызывающее, чем какое-то нейтральное, подходящее психоаналитику, который просто слушает чужие проблемы, чем имитация страха дочери, которая знает, что её отец убийца и у которой провалы в памяти. Подготовка образа вышла для безобидной серой мышки Молли куда более скрупулёзная и тщательная, чем для всех остальных участников шоу.

Стив механически пережевывает блины, уже сейчас теряя вкус. В его памяти все сохранено в нужных ячейках. Один взгляд на лицо Кло, и перед ним снова выстраивается ряд отредактированных слайдов. Они тогда ворвались на базу, сметая все на своем пути, чтобы обезопасить мир от Ультрона. Но все пошло не так. Он помнит этот бой, помнит морок, который наслала Ванда. Помнит все до каждой секунды. И то как Халк развалил город. Тогда они стали поверженными героями. Как и сейчас.

Стив опасно щурится. Чуть приподнимает бровь в знакомом каждому преступнику выражении лица. Капитан Америка внутри него расправляет плечи. Проснувшись в этом времени, потерявшись среди огромных экранов на Тайм Сквер, ему сложно было стать собой снова. И каждый раз, глядя на щит, отрабатывая удары на груше, он слышал, как кричал Баки, срываясь в бездну. Он чувствовал, как захлебывался холодной водой, зная, что Баки встретит его по ту сторону. Мечтам о будущем тогда пришел конец, он спас мир, с него было достаточно. Он выполнил свой долг.

Проснувшись под голос радиоведущего он знал, что больше не будет таким, как прежде. Он не будет открытым улыбчивым парнем. Он не почувствует тычок под ребра от острого локтя Баки. Америке нужен был герой Капитан, а Стив Роджерс, парень из Бруклина, остался во льдах. Оттуда выбрался кто-то другой.

Другому хотелось войны. Другому хотелось забыть все то, что когда-то делало его человеком. Ведь сердце навсегда упало вместе с Баки, когда поезд разделил его жизнь на «до» и «после». Другому нужна была цель. И он ее нашел. Бесконечная война с самим собой, с врагами, цель, вросшая в него в тренировочном лагере под кожу, введенная вместе с сывороткой доктора Эрскина.

Их было двое. Потом остался только один. И Стив Роджерс, улыбчивый добрый мальчишка, считающий, что получить по лицу за правое дело лучше, чем отсиживаться за спинами других, художник-иллюстратор, сирота, преданный своим идеалам стал только гостем. Вместе с звездно-полосатой броней Стив захлопнул и себя. Так было легче. Так всегда было легче, пока с Зимнего Солдата не слетела маска на мосту.

- Я думаю, что люди Т’Чаллы присмотрят за суданскими ребятами, - он смотрит на лицо главного в наемниках, но не узнает. - Нет, эти мне не знакомы. Возможно Росс нанял нескольких. Или кто-то просто пришел за другим. Слишком много вариантов. А вот с этим Кло я очень хочу побеседовать лично.

Роджерс незаметно для себя ведет плечами, берет еще один блин, мажет его в сиропе и заталкивает в рот. Жует, выстраивая внутри нужную дозу решительности. Это привычно, настрой на новую битву. Вчера он как раз отремонтировал старый байк, поэтому проверить его в деле будет неплохо.

- К тому же у него уже есть клеймо, нужно напомнить ему, что это не просто знак отличия, - отпивая чай, Стив смотрит в смартфоне самые последние данные. - У нас десять минут на сборы. Эти мудаки уже начали продвигаться к границам. Расчетный маршрут выведен на экран. Их ведут, - он допивает залпом и встает. Движения резко становятся более скупыми, дозированными.

У него нет щита из вибраниума, тот остался тогда Старку. Бросить его на пол, выбирая между долгом и своим сердцем, стало легче, держа Баки одной рукой. Он человек. Человек слаб. Он не мог поступить иначе. И в следующий раз он тоже выберет сердце.

Экипировка проста. костюм полностью черный, ремни перетягивают. Пистолет в кобуру, затянуть шнуровку. Они оба солдаты, к выходу они готовы слишком быстро. Стив аккуратно подгоняет перевязь на правой руке. Вместо щита из вибраниума, у него теперь есть его заменитель. Кудесники Ваканды смогли и это исправить на раз-два. Голограма ощутимо била противников, не имела звезды и расцветки, оставаясь круглой. Конечно, он еще привыкает, но все же лучше так, чем просто с кулаками.

- Готов? - Стив позволяет себе чуть улыбнуться, ловя лицо Баки ладонями, притягивая к себе и целуя его в губы, крепко прижимая. Теперь у него появились новые привычки перед битвами. И они ему чертовски нравятся.

- Кло потерял руку тогда, но по камерам видно, что он заменил ее протезом. Вибраниум, скорее всего. Это единственный металл, что лучше всего подходит к телу человека. Лучше титана, - Стив прижимается к мотоциклу, набирая скорость. Он говорит в монитор, вдетый в ухо. Влажный ветер Африки бьет в лицо. - Так что он будет нелегкой добычей, Бак.

Адреналин задевает все центры, заставляет глухую холодную ярость подниматься и становиться стержнем.

В голове крутятся несколько тысяч — меньше [ненамного] — вариантов зачем это Мастеру, какие планы. Еще, где-то рядом десяток вариантов, как тот выжил опять, кого сжигал Доктор, почему, как, что, и все то, для чего подходящее для размышлений время отнюдь не здесь и не сейчас — не тогда, когда они на грани очередного восстания киберменов — или на что еще это похоже.
Доктор забывает дышать, напоминает себе, что это полезно уже второй раз за две минуты, и снова забывает. Не то, чтобы это также критично как для людей, но Доктор слишком долго и часто проводит свое свободное - не свободное - время на Земле, и это уже немного да. Доктора немного переворачивает сейчас, когда звучит I am the Master. Speak. Всего переворачивает и звенит в ушах. Доктор отлично понимает, что надо собраться, чего-то там предпринять, чего-то там защищать, спасать, но не может сейчас нормально сфокусироваться на задаче, особенно теперь, особенно прямо сейчас.
А потом на него снова смотрят, и это еще один удар поддых, от которого нужно заново учиться дышать — он еще не научился за предыдущие пять попыток. 
— Мою версию? — это выдыхается с нервным смешком — задыхается нервным смешком. а Доктор дважды пытается улыбнуться, прежде чем у него это получается на вторую попытку. Оба сердца стучат уже где-то под горлом, и приходится сцепить позади этой улыбки зубы секунд на пять, чтобы губы не тряслись, не дергались и о, это хотя бы немного походило на нормальную улыбку.
У Доктора всегда получались плохие мины и плохая игра, когда Мастер оживал вновь, вот обычно всегда получалось, чтобы не происходило — но Мастер, это личный ластик всей идеальный игры и лжи Доктора, когда не получается, просто. не получается. Доктор в миллионный раз за свою жизнь и раз сотый-двухсотый-больше за время знакомства с Мастером жалеет, что не умеет замораживать время. Ему нужно хотя бы пять минут, хотя бы две, эти несколько минут на то, чтобы сглотнуть, вспомнить как дышать, как-то привести в привычный хаос эмоции, и свыкнуться с этим опять. Если бы Мастер рассылал оповещения о том, что он живой хотя бы за несколько дней до их встречи — это было бы просто отлично. Лучше недель. Лучше месяцев. Лучше… ладно, Доктор отнюдь не против, чтобы на его руках больше никто не умирал. Минутка Утопии от Доктора, в момент, когда даже кибермены готовы послушать его версию, его воссоединение с живым Мастером, а Доктора выворачивает наизнанку оголенными нервами и редкий случай, когда говорить что-либо — слишком больно. О, когда Вселенную это останавливало.
— Там, — Доктор не глядя очерчивает рукой пространство позади себя, там были двери, где-то там основная часть здания и куча места, где и правда можно спрятать людей, аппараты, вряд ли космический корабль, но зная Мастера, очень недальновидно отрицать что-то сразу. — Правда заложники? Или зачем, просто зачем, what are you going to do this time?
He need to take less drugs, for sure, — Доктор не видит сейчас как он выглядит, но знает-чувствует-представляет, что у него распахнуты глаза слишком сильно, что в них мешается слишком много всего, и, о, он тоже хочет красивую маску, подтверждающую, что ему наплевать на все происходящее и не наплевать только на жизни людей, на которые в очередной раз собирается претендовать Мастер, только вот не получается, только Доктор в этот раз слишком хорошо поверил в то, что это конец. Well, относительный конец, Вселенная бесконечно, Мастер… Мастер умер у него на руках. Доктору кажется, что тому сейчас не придется пользоваться никакой телепатией, так слишком он думает о том, что не думает, не хочет думать, и что он даже не почувствует сейчас, если Мастер напрямик пробьет всю защиту, за которой Доктор не особенно то и следит, and ll come to his mind.
Впрочем, с удивительным тактом, Мастер не читает его мысли последние несколько сотен лет.
Или отвращением.
He has never asked. He can do it now, by the way, the cybermen in the city, the Master in the city, London in the danger, it is the best time to ask everything you ever wanted, really. You can go ahead.
— You know that I won’t let you, — the only thing he is saying, and it sounds really helpless, he really need this a few minutes, but no one left these minutes for him.

+

Ксандр. Такой прекрасный ясный солнечный день, что хочется просто присесть на скамейку у фонтана, закрыть глаза, слушать, как шумит вода, и ощущать тепло прикосновений солнечных лучей на своей коже. Что я и делаю, поддавшись внезапному желанию расслабиться. Но даже минуту не думать о делах у меня не получается. Я разучилась отдыхать? Возможно. Я могла бы обмануть себя, попытавшись убедить себя в том, что я умею веселиться и ничего не делать, как и любой другой нормальный человек, но я-то знаю правду: если я не сплю с ножом под подушкой, то это не значит, что я расслабилась. Я проснусь за пару секунд до того, как кто-то подойдет к моей кровати, и если кто-то придет с дурными намерениями, то я голыми руками сломаю ему шею, какой бы она крепкой не была. Если, конечно же, это не окажется Небула: Танос против насилия в семье, если оно ему не выгодно. Только это меня и останавливало, во всяком случае, первое время, сейчас-то я привыкла к этой малахольной.

Вздыхаю и открываю глаза. И все равно день великолепен, пусть даже я и не могу всецело им насладиться. Эта планета полна жизни, вся такая правильная, функционирующая как единый отлаженный механизм. Я видела с утра людей, спешащих на работу, матерей, отводящих детей в школы. Такое чувство, будто бы здесь каждый знает свое место. Так непривычно. Нет, моя жизнь еще более ограничена рамками четкого следования заданному курсу, но ее нельзя назвать скучной. А от этой рутины, как мне кажется, можно быстро сойти с ума. Кстати о сумасшествии: не рехнулась ли я, затевая предательство одного из самых могущественных существ в Галактике? Я не знаю. Я лишь понимаю, что так больше продолжаться не может: я хочу быть свободной от Таноса. И я осознаю, что это будет нелегко, что мне придется дорого заплатить за свою свободу. Но я готова умереть, если придется, чем жить дальше жизнью, не принадлежащей мне. Я должна попытаться что-то изменить.

Итак, для начала мне нужны деньги. Если у меня еще и при этом получится помешать планам Таноса, то это вообще два в одном. Люблю практичные и многофункциональные планы. Таносу нужна сфера, и, конечно же, он не поспешил оповестить нас всех, что это за сфера и в чем ее ценность. Но судя по тому, что у людей Ронана сферу похитил некий Звездный Лорд, очевидно, что это непростая вещица. И дорогостоящая, как оказалось: Коллекционер предложил мне за нее уйму денег, правда, тоже не стал ничего объяснять. Хмм. Не люблю загадки. Выслушиваю доклад от одного из командующих армией Ронана, им удалось определить, кому Звездный Лорд (очень странная кличка: обычно пафосные клички принадлежат тем, кто ничего из себя не стоит, посмотрим-посмотрим...) собирается сбыть краденный артефакт. Люди Ронана работают быстро и эффективно, не могу не отметить этот факт. Оспариваю решение Ронана, предлагая себя в качестве того, кто полетит на Ксандр добывать сферу. Мягко смотрю в глаза Небуле, чьи навыки я поставила прилюдно под сомнение, и легко выдерживаю ее гневный взгляд. Увы, сестренка, ты все еще не умеешь испепелять лишь взглядом. Прими это, как и то, что на этот раз я снова тебя обошла: Ронан сразу же изменяет свое решение и отправляет на Ксандр меня. Вот и славно. Конечно же, когда они все поймут, то бросятся за мной в погоню, но сейчас хоть никто не будет путаться у меня под ногами. А когда я все закончу, то, надеюсь, смогу исчезнуть так, чтобы они меня не нашли. Дальнейшая защита сферы - не моя головная боль, а проблема Коллекционера.

То, что люди Ронана сумели определить, куда именно похититель отправляется со сферой, максимально упрощает задачу. Пожалуй, даже Небула бы справилась. Во время полета до Ксандра я разжилась нужной информацией об этом Звездном Лорде. У нас с ним есть что-то похожее: мы сироты, которых воспитали преступники. Йонду Удонта дожил до почтенных седин, что уже своего рода достижение для разбойника. Он все еще достаточно силен, чтобы дать отпор кому угодно лично, а также владеет авторитетом и некой властью над своими людьми. Уж как он этого добивается, не знаю, но совсем безнадежных дураков в его банде, по слухам, нет. Хотя... Вглядываюсь в фотографию этого Питера Квилла (вот как прозаично зовут нашего самозваного Лорда) и не вижу лица, испорченного интеллектом. Но все же не стоит недооценивать того, кто смог уйти от воинов Ронана целым и невредимым.

Мне удается прибыть раньше, чем он, и я веду наблюдение со стороны. Выжидаю, когда же он появится. Кому-то может показаться, что затеряться легче на планете, полной людей с сомнительным прошлым, но вот на такой-то планете тебя найдут в два счета, если это кому-то будет нужно. На цивилизованных планетах есть полиция, но полиция будет тебя искать лишь только тогда, когда ты уже что-то совершить. На криминальных планетах за тобой будут постоянно наблюдать и следить за каждым твоим шагом. Здесь все проще: обитатели Ксандра полностью погружены в свои жизни, свои переживания и заботы. Они не замечают тебя, пока ты не привлекаешь к себе внимания. Вот я и стараюсь вести себя непринужденно: стою, прислонившись к стене, и уплетаю какой-то сладкий местный фрукт. Квилл уже внутри, если его сделка с Брокером пройдет удачно, то что ж, у него сегодня счастливый день, ему не придется испытать двойную боль: физическую и боль разочарования, что его побьет девчонка. Мне хочется забрать сферу не у Звездного Лорда, а у Брокера. Это можно будет сделать внутри, так будет меньше шума.

пока что тут пусто

Школа Профессора была удивительным местом что для людей, что для мутантов. Очевидно, почему она казалась удивительной для людей - эдакий аналог Хогвартса в настоящем мире, место, где нет обычных людей, место, где вместе с географией и историей тебя учат сдерживать или правильно использовать своим способности. Но для мутантов Школа тоже была чем-то намного большим, чем учебное заведение. Это было местом, где каждый мог чувствовать себя спокойно и свободно, это было местом, где каждый мог бы тебя понять - они все сталкивались с теми же проблемами, что и у тебя, они все объединены, и ты вместе с ними. Я был уверен, что каждый мутант это ощущает, даже в тот момент, когда переходит порог. Единение.
Эрик тоже это чувствовал, в этом я был уверен. Может быть, именно это претило ему, может быть, именно это было ключевой нотой в общей мелодии постоянных прощаний - Чарльзу Ксавье удалось создать место, в котором комфортно всем, и Эрика Леншерра это нервировало. Это было не то, чего он хотел, не то, к чему он стремился, и, скорее всего, именно ощущение тепла и спокойствия, которое стойко держалось в этом месте, раздражало его. В месте, которое ты покидаешь, не должно быть настолько хорошо.
Общая картина выглядела примерно так: ему было здесь некомфортно потому что он сам выбрал это. Ему удобнее было противиться Школе ради своих целей, он сам выбрал чувствовать лишним среди учеников и преподавателей, среди людей, с которыми у него так мало общего. Может быть, в этом он был прав. Но это также значило и другое: я задал ему вопрос о том, почему он остался, но не спросил, уйдет ли он. Потому что это было очевидно примерно так же, как то, что вода мокрая. Конечно же, уйдет, это же Эрик Леншерр. И даже то, что он в кои-то веки понял то, что пыталась втемяшить ему в голову Мистик, пока он был занят разрушением буквально всех зданий на планете, не меняло этого факта.
Он говорит о том, что я делаю все неправильно, и мне бы на это месте приподнять брови недоуменно, хмыкнуть что-то вроде "лечишь ты так же хорошо, как и убеждаешь?", или "ты уверен, что знаешь лучше Хэнка?", но в его голосе нет ни намека на поучение. Простая констатация факта: вот есть Питер, у него сломана нога, она долго не заживает, потому что он не соблюдает все правила. Я не знал, как реагировать на такое, это было поразительно странно, поэтому я просто промолчал, напряженно наблюдая за всем, что он делает. Может быть, он действительно был прав - в конце концов, никогда ничего не ломавший себе я понятия не имел ни о каких правилах поведения со сломанными конечностями. Нет, Маккой, конечно, говорил мне что-то, но в основном это были попытки удержать меня от применения способностей, даже для того, чтобы побыстрее двигаться на костылях.
Легким движением руки он подтаскивает к себе плед, лежавший в дальнем углу комнаты. Плед плывет по тихой комнате, издавая устрашающее шуршение, напоминая сразу обо всех детских страшилках, в первую очередь почему-то именно о самых дурацких. В черном-черном городе на черной-черной улице... Потом, правда, оказывается, что жизнь намного страшнее всех страшилок, вместе взятых, а черный цвет плох только там, где он не был предусмотрен. Да и то, не всегда.
И только темнота по-прежнему остается страшной. Лорна в детстве очень боялась оставаться в темноте, приходилось включать ей ночник и уверять в том, что если что-то случится, я прибегу так быстро, как смогу - в этом не оставалось сомнений даже у мамы, которая недовольно хмыкала в ответ на мои слова о том, чтобы она оставила ночник в покое и даже не думала выключать. Я никогда не скрывал свои способности ни от сестры, ни от матери, я даже не думал о такой возможности. Для чего? В конце концов, моя способность делает жизнь намного легче, причем не только мне, но и всем вокруг. Мне до сих пор не верилось, что кто-то живет в других условиях, что кто-то может бояться открывать свои способности другим, что из-за этого могут возникнуть проблемы - из-за чего? Из-за того, каким человек родился? Нет, ну серьезно, он же не выбирал себе до рождения, каким будет. Сидит такой ребенок в животе мамки и думает "хмм, суперскорость или телекинез? или может обычным родиться?". Это не чей-то выбор, это просто то, кем мы являемся, почему у кого-то голубые глаза, а у кого-то карие. Ни тот, ни другой не выбирал себе этого. И странно было обвинять в этом мутантов.
Но если реальность была такой, с ней приходилось мириться - и приходилось что-то делать с этим. Конечно, я, как и многие, верил словам Профессора о том, что когда-нибудь мир изменится к лучшему, и люди и мутанты будут жить в мире, но до этого мира еще нужно было как-то дожить, а чтобы выжить, приходилось защищаться.
- Защищать, - негромко говорю я. - Мы должны их защищать - ведь для этого изначально была основана команда?
Я не был сторонником революций. История ясно показывала, что во время революции люди воевали, фактически, против своих же, для несогласия там всегда было слишком много смерти, слишком много крови. То же самое можно было провести более мирным путем - постепенно внедряя новые мысли, проводя реформы. Именно это и было главной целью, а Люди Икс должны стать защитниками отверженных - но не идти войной на правительство, как этого хотел Магнето.
И все же, его радует идея возрождения команды, несмотря ни на что. Как будто это было его личной заслугой, как будто Ксавье, наконец, поддался его уговорам - но ведь это было не так. Просто мир неожиданно напомнил всем нам о том, каким он на самом деле является, и о том, что даже в современности иногда приходится защищаться, чтобы выжить. Люди Икс были необходимостью, без которой все были бы рады обойтись. Насколько лучше был бы мир, в котором даже не возникло бы мысли о том, что нужно от кого-то защищаться. Но, возможно, Профессор был прав. Возможно, такое будущее действительно не за горами.
Я слышу в его голосе одобрение, и даже знание того, что он одобряет по большей части саму идею существования команды, не освобождает меня от внутренней радости. Черт возьми, он смотрит на меня, он знает, что я включен в эту команду, и он всецело это одобряет - я в этих умозаключениях фигурирую не больше, чем одна из безликих пешек, которые можно заменить, но все же. Все же.
Если принять его фразу за истину, можно докатиться до совершенно невообразимых идей. Я не так уж многого в своей жизни желал, как правило, желания мои осуществлялись, даже не успевая облачиться в слова, и касались по большей части чего-то материального, что с таким послужным списком я мог совершить грандиозного? Впрочем, даже если повернуть идею в сторону желания найти отца, лучше не становилось. В любом из имеющихся случаев.
Фраза была непереводимая, фраза была странная, колкая, цепляющая сразу множество мыслей изнутри, для себя я решил, что он остался в школе только потому что еще не знал, куда ему отправиться дальше. Его дом был разрушен, семья - убита, но оставаться здесь он не собирался. Так забавно, учитывая, что жизнь постоянно разворачивает его на путь, который ведет сюда, и Мистик, которая говорила о семье, имела ввиду явно не меня, как мне хотелось бы, но всех знакомых Эрику мутантов, людей, которые готовы были простить ему все грехи и принять обратно. Людей, которые никогда не поворачивались спиной, людей, которых он сам раз за разом оставлял. Он снова уйдет, это очевидно, это даже вслух не стоило говорить, потому что таков уж Эрик Леншерр, постоянно уходит из мест, которые могли бы быть наиболее комфортными для него, от людей, которые всегда готовы принять его, сворачивается на самом неудобном углу земли и сворачивается в клубок, как еж. И это в лучшем случае. В худшем он пытается превратить в неудобный угол земли вообще всю землю.
Я тряхнул головой, убирая лезущие в глаза волосы, и приподнялся, поправляя подушку под собой, чтобы было удобнее сидеть. С выпрямленными ногами этот фокус получился не особенно хорошо, но валяться, глядя на отца снизу вверх, мне уже надоело, да и чувствовал я себя при этом до отвратительного болезненно, как будто не ногу сломал, а жизнь. Себе.
Спасибо, что вообще жив остался - мне иногда в кошмарах приходит тот момент, когда чужая рука забралась мне в волосы и дернула назад, открывая шею летящему вперед фиолетовому клинку. Все могло закончиться там, по крайней мере, для меня, если бы не Мистик. И если бы не отец.
Он ведь сам сказал, что предал своих друзей, свою семью, когда пошел с Апокалипсисом. Тогда казалось, что в этих словах было что-то еще, что-то вроде сожаления о том, что он их оставил, но на самом деле нет. Эрик Леншерр всегда шел своим, особенным путем, даже не задумываясь о том, что можно идти вместе со всеми, не оставляя никого позади.
Но если бы Апокалипсис не был настолько жестоким, если бы он проявил больше лояльности к мутантам, пусть и тем, кто пытался его остановить - пришел бы он тогда на помощь?
Об этом, наверное, не стоило задумываться никогда. Или, по крайней мере, не в ближайшую вечность.
О чем мне еще противопоказано думать - это о прикосновениях. Они сбивают с толку, мешают мысли в единый спутанный клубок, разобрать который не представляется возможным. Он проводит пальцами вдоль ноги, медленно разминает успевшие застояться мысли, и я ловлю себя на том, что не просто не отвечаю ему - не дышу уже полминуты. Это странно. Это так поразительно странно, что не думать ни о чем другом просто не получается, пониженная чувствительность в этом деле совсем не помогает, как будто ее и не было никогда, как будто не я с самого детства щеголял царапинами и синяками по всему телу, которые заживали в течение максимум пары дней - потому что бьешься и не замечаешь этого совершенно. Дело было даже не в самих прикосновениях, а в том, кто это делал. Эрик Леншерр был для меня не просто мутантом, даже не просто всемирно известным мутантов благодаря своим косякам. Он был человеком, с которым я мечтал встретиться задолго до того, как узнал, кто он такой. Он был тем, с кем я надеялся хотя бы поговорить, хотя бы раз в своей жизни - и вот он здесь. Сидит на моей постели и пытается помочь, раз уж Чарльз сказал, только вот представление о помощи у него катастрофически странное. Но я абсолютно готов с этим мириться.
- Они в порядке, - наконец, говорю я, умоляя о том, чтобы он не начал расспрашивать. Та вымученная фраза, которую я бросил в него сквозь магнитное поле, стоя вместе с Мистик и буквально чувствуя, как уходит время, отведенное нам для спасения Профессора, была до невероятия глупой. Я должен был сказать ему еще тогда, но я не смог - горло перехватило спазмом, страх сковал внутренности. Сказать Магнето, что я его сын? Да вы серьезно, что ли? Сейчас, в пылу битвы за Землю с каким-то только выкопавшемся ископаемым, которое строит из себя невесть что? Нет, не время.
Когда наступит это время, я еще не решил.
Я ерзаю, пытаясь при этом вообще никак не двигать ногами и не мешать, пытаясь хотя бы немного успокоиться, потому что замороженные внутренности - это такое себе ощущение, да и вообще, они хороши только в холодильнике и отдельно от тела, желательно, свиного или еще какого. Из ливера потом колбасу делают, которую я терпеть не могу, она даже на запах мерзкая, пожалуйста, успокойся.
- А ты как думал, - хмыкаю я, завороженно наблюдая за тем, что он делает. - И ведь казалось бы, какая-то нога несчастная, а я тут уже две недели круговертю, чтобы добраться до тренировочного зала, уходит двадцать три минуты на костылях - я засекал. За долю секунды может произойти так много, а тут минуты. Двадцать три!
Двадцать три минуты - урок успевает кончиться, ученики высыпаются на коридоры из открытых дверей кабинетов как конфеты из кармана, яркие и шумные, приходится лавировать между ними, здороваться и улыбаться, пытаться удержаться на костылях и отказываться от помощи - я что, несамостоятельный такой, куда мне нужно не доберусь? Двадцать три минуты разделяют расстояние, которое я преодолел бы за мгновение, которое никто из людей не смог бы поймать. Этого слишком много. Это слишком медленно.
Слишком медленно двигаются его пальцы по разгоряченной коже, мышцы устало и благодарно ноют, дополняя и без того нестройный хор внутренностей и неожиданно распухшей головы. Я прикрываю глаза, откидываясь на подушку сильнее, и позволяю себе просто насладиться моментом - дрейфуя на скомканных, неоформленных мыслях, теряясь в них. Потом я, может быть, исколю себе все пальцы, пытаясь понять, что откуда идет, но пока у меня нет совершенно никакого желания разбираться ни в чем.
Из дремы меня вытаскивает голос Эрика и ощущение веса на своих коленях - я открываю глаза и вижу его неожиданно ближе, тяжело сглатываю и понимаю, что многое бы отдал, только бы сейчас его обнять - вот прямо сейчас, на моей кровати, с этой дурацкой сломанной ногой и его попыткой позаботиться о совершенно чужом человеке. Я думаю о том, как многое мы пропустили, как все могло бы сложиться иначе, останься он. Тогда я бы стал совсем другим, но для этого было необходимо, чтобы совсем другим был он. Изначально. Потому что он всегда уходит из тех мест, где ему было комфортно.
- Она не могла добраться до тебя самостоятельно, - говорю я и уже в процессе понимаю, что он не слишком-то мне верит. Нет, конечно, добраться она бы смогла, но это заняло бы слишком много времени, раз ты вообразил себя птицей парящей - я сэкономил нам много времени. - Так что я просто немного помог ей. Не мог оставаться в стороне во всем этом... - я махнул рукой, пытаясь оформить в слова все то, что видел тогда: кровь, боль, разрушения. И страх, который съедал изнутри, я, кажется, так до сих пор и не осознал в полной мере, что тогда разговор шел обо всей Земле разом, слишком странно было мыслить такими объемами. - Безумии.
Что заставило меня вообще отправиться туда? Почему именно я, из всех мутантов с семьями, которые беспокоились за них, именно я оказался на месте, и именно я теперь был в команде Людей Икс. Я ведь всего лишь отправился искать отца - даже не то, чтобы отца, изначально я собирался предупредить Профессора о том, что произошло, о том, что в этом замешан его лучший друг - и не успел, все завертелось, и я больше не мог остановиться. Ураган событий подхватил меня и понес за собой, не давая передышки, не давая времени остановиться и подумать, что я здесь, собственно, делаю, что я скажу отцу, когда мы с Мистик доберемся. Для меня вообще стало неожиданностью его обращение, я не был уверен, помнит ли он меня вообще, в конце концов, столько времени прошло. Да и что я мог ему сказать, когда Мистик так уверенно говорила про семью? Что я тоже - его семья? Да какая к черту семья, когда мне уже двадцать три, а мой отец по-прежнему не знает о том, что у него есть сын.

Все, о чем я могу думать в данный момент- это бежать и еще раз бежать. В другой город, на край света, куда-нибудь подальше от этого места, стирая навсегда из своей памяти окровавленное тело распластавшееся на багровых от крови листьях. Мой еще недавний мучить мертв, исполосан глубокими ранами по всему телу. Я пытаюсь отвести от него взгляд, но словно тугой железный жгут сковал мое тело так, что кажется воздух перестал поступать в лёгкие. Я пытаюсь шире открыть рот и поймать свежий воздух, но тот словно вырывается обратно, превращаясь в какой-то хрип. Все происходит слишком быстро и без моего участия. Тело куда-то пропадает, а я все еще продолжаю смотреть туда, где оно только что было, пытаясь собраться с мыслями. Но вместо них в голове туман, который постепенно начинает давить, подкатывать к горлу, душить. Я прислоняюсь рукой к стволу шершавого дерева и пытаюсь справиться с тошнотой, тем временем как Снейп продолжает что-то вырисовывать в воздухе волшебной палочкой. И пока я пытаюсь осознать случившиеся, его холодная рука хватает мою и цепкой хваткой тенят куда-то за собой.
Мои колени дрожат, но я не сбавляю темп, так как боюсь, что сама я просто не смогу сделать и шагу, прирасту ногами, как корнями в землю. Я спешу за тем, кто только что убил на глазах у меня человека, а теперь за все время пути не проронил ни слова. Еще недавно, когда только Пожиратель высказал свои подозрения о том, что я сотрудничала с орденом и был готов передать Лорду, я была уверена, что Снейп лично приведёт меня к нему на суд. Ведь с тех пор, как я стала работать под его началом, прошло достаточно много времени для того, чтобы я могла рассказать правду о себе, но конечно, я этого не сделала.
А он? Он соврал прямо глядя на меня, что не видит в моих воспоминаниях и мыслях ничего такого, в чем обвиняет меня его товарищ по кругу. Сказать, что это просто выбило почву из-под моих ног, не сказать ничего. И пока я пыталась понять ПОЧЕМУ? Он быстрым и четким движением направил в ничего неподозревающего Пожирателя палочку и пустил заклинание. Мне бы бежать как можно быстрее пользуясь моментом, но я продолжала стоять слишком потрясенная произошедшим.
И вот теперь, уходя с этого страшного места, я продолжаю хранить молчание так, словно забыла, как это- уметь говорить. Затем последовал резкий рывок, и желудок снова сжался, и в то же мгновение ноги вновь коснулись земли. И снова мы быстро заспешили прочь. На этот раз мы двигались по какой-то улице, точнее, она осталась позади так как перед самым моим взглядом возник дом. Я не успела даже осмотреть и попытаться понять чей он, как Северус грубо и настойчиво втолкнул меня в дверной проход, а затем взглядом показал на старое кресло.
Вспыхнул огонь в камине, и от его света по комнате в разные стороны разметались пляшущие тени. Комната была небольшой и не очень уютной, здесь явно не хватало ремонта или хотя бы подходящего волшебства. Я продолжаю осматривать помещение, хотя Снейп первым нарушил молчание. Он взмахом руки проводит рядом со мной, и я понимаю, что скорее всего была под заклятием.
Ну надо же. Он считал, что я буду кричать, звать на помощь или кидаться к первому встречному с рассказом об увиденном? Я еле заметно качаю головой, понимая, что я далеко не просто свидетель, теперь я соучастница всего этого. Мой взгляд снова прикован к огню, который действует на меня успокаивающе. На меня можно было и не накладывать заклинание, ибо то, что я пережила отбило охоту болтать.
Я набираюсь решимости и смотрю прямо в глаза директору, постепенно понимая, что я боюсь собственных мыслей, мыслей о том, что мой бывший профессор только что убил человека. Убил из-за меня. Тошнота снова подступает к горлу, и я морщусь от осознания того, что я виновна в чьей-то смерти. Да, Пожиратель нарвался сам, мало того, что он стал уличать во лжи меня, он скоро переключился и на Снейпа, и дальнейшие действия Северуса были собственной защитой…Но избавится от мысли, что в этой истории он изначально оказался из-за меня… Скрывая мою ложь, он обнажил свою.
Теперь же не важно, кто именно был виноват, угрозы разоблачения больше нет, улик тоже, и мы в этом укрытом заклинаниями доме. Однако, чувство безопасности кажется, навечно покинуло меня. Я чувствую, как мое тело сотрясает мелкая, еле заметная, но все же дрожь. Я пытаюсь не придавать ей значения и не разрыдаться, пытаясь как всегда перед ним казаться сильной, хоть это сейчас ни к чему. Но когда все же решаюсь заговорить, голос меня выдает.
- Я всего лишь хочу знать, что вы намеренны со мной делать дальше. Это достаточно неглупый вопрос для того, кто хочет узнать свою дальнейшую участь? Голос все-таки срывается в конце предложения в хрип, и я отворачиваю взгляд в сторону, на этот раз пытаясь сосредоточиться на обоях в комнате. Что он хочет услышать? Что я бы не прочь узнать, какого Мерлина он солгал товарищу видя мои мысли, не убил меня или не бросил? Зачем ему все это? Я хочу закричать ему об этом, но ни сил, ни эмоций недостаточно сейчас для этого, а потому я продолжаю сидеть почти не шевелясь. Возможно, я просто боюсь спрашивать, ведь тогда мне придётся объяснять все. Мне в любом случае это придется сделать. Я слегка потираю руку, которая начала ныть от боли вспоминая, что еще до прихода Снейпа, там в лесу Пожиратель не стеснялся в использовании заклятий. Мое тело начало возвращать свою чувствительность и только сейчас я обратила внимание, что заклятия помимо боли оставили неглубокие, но все же порезы, из которых виднелась кровь.
- Это ваш дом? - скорее утвердительно, чем вопросительно произношу я тихо, не желая заострять внимания на этих парезах и надеясь, что мой первый вопрос останется без ответа

Ему казалось, что стоит провести по давно рассохшемуся дереву перил, и особняк оживет, приоткрыв завесу зыбких, старых дней, когда он был ещё молод. Когда крыша была цела, высокие потолки озарял свет свечей, новенький рояль стоял в холле, а не в гостиной, и по пятничным вечерам здесь кружили богатые джентельмены с дамами. Когда мотыльки осмеливались селится только на самых краешках чердачной крыши, и даже пыль не смела оседать здесь надолго, быстро исчезающая благодаря множеству слуг. Но они оба — Томас и Дом — знали, что такого никогда не было. Он никогда не был новым и сияющим, половицы всегда скрипели по ночам, слабые ставни пускали промозглый ветер, а в стенах копошились огромные мотыльки, дополняя темно-синим цветом выцветшие обои, а их расцветка — белые пустые круги на крыльях, были похожи на чей-то немигающий, пристальный взгляд...
А может, это Томасу не хватало сил оживить его. Его руки всегда были ледяными, и, когда он касался перекладин, они отвечали только тихим шелестом и все, что Дом тогда мог показать ему — совершенно бесшумный снег с необозримой вышины неба...
Он поёжился, опустив голову и не желая больше смотреть в сквозную рану через этажи в самом центре потолка. Он скорее ощутил, чем услышал, что в этот миг вокруг стало тихо. Хорошо, что только на миг — тишина почти придавила собой, склоняя его к самым ступеням шаткой лестницы, сдавливая голову и заставляя выдохнуть. А потом наваждение прошло — снова где-то внизу хлопнуло окно, а потом их незримый декабрьский гость направился ещё ниже, перебрав невесомыми руками увесистые подвесные гири для лифта. Он и не заметил собственного напряжения — сжатые губы, явно скованные движения. В последнее время, кажется, это было его обычным состоянием. Хорошо, что Люсиль вернулась, а с Аннабель скоро наконец будет покончено. Чужое присутствие, легкое, но ощутимое сестринское давление на него, нередкие кошмары — все это заставляло его чуть сдать к концу месяца.
Он, наконец, преодолел лестницу, и сразу направился в одну из комнат, которые они считали "своими". Ступишь на порог, и словно весь холод, отчужденность и мрак дома остаются позади, а все тело затапливает мягкий свет ночников — разве что не проникающий внутрь, где уже давно не было места даже слабому огоньку.
Люсиль была тут, неподвижная, словно статуя — только взгляд зацепился за него, как колючий плющ за одежду, как только он вошел. Кроме бесстрастной жесткости в её глазах он различил снисходительность — ту самую, сестринскую, которая иногда вызывала в нем волну гнева. Томас был уверен, он просто знал что о нем думает Люсиль. Что он не способен. Что он из жалости к матери часто заводил осторожные разговоры с ней, пытаясь убедить не делать глупостей. Что он из сомнительной человечности пытался предостеречь её, всякий раз ловя её мягкую, опасную улыбку, адресованную матери, и страшась её. В то время, как все его мысли были только о ней — о Люсиль, и ни о ком больше. Точно не о старых обтянутых кожей костях их родительницы или малохольной слабой жёнушке. О ней.
Он боялся, что это не сойдет ей с рук — и это не сошло, правда, гораздо в более мягкой форме, чем он боялся. Её не посадили, только отправили в лечебницу, однако и это было сомнительным удовольствием. А долгие месяцы без неё породили новый страх — страх того, что на этот раз её точно упекут без права на возвращение обратно, и, пожалуй, ещё больше — страх того, что ещё одно убийство сведет её с ума ещё больше. То, что Люсиль так опрометчиво и наивно принимала за его слабость, пожалуй, действительно было ей, только вот она не догадывалась, что эта слабость была в ней.
Минуту назад она предлагала ему нож, а сейчас крепко держала его. Когда Томас, наконец, положил пальцы на рукоять, она все ещё сжимала его, с деланным, чеканным движением медленно передавая его ему. Он запоздало выдохнул "отдай", почти неслышное, растаявшее в чудом дыхании — дыхании дома, и поймал взглядом неровный отблеск свечей в идеальном лезвии. Хорошо, что она доверила это ему. Быть может, это отразится на её душевном состоянии меньше, чем в прошлый раз. В глубине души, где-то так далеко, куда он заглядывать боялся и не хотел, он знал, что к нормальному состоянию её больше не приведет ничто и никогда, а нынешнее, маниакальное состояние усугубиться больше не может. Она и так была совершенно не в себе, но он ещё слепо надеялся, что может сдержать разрушающее желание убивать своей любовью и потаканию её небольшим желаниям. Вроде этого.
Сталь теряет блеск, когда он выходит из комнаты, но все ещё блещет во мраке, ловя каждый слабый свет и приумножая его в своем смертоносном лезвии. Томас не отрывает от него равнодушного взгляда, слыша позади легкие шаги сестры и чувствуя спиной её довольную усмешку. Позже она наверняка будет играть на рояле, даже не оттерев с пальцев засохшую темную кровь.
Он проскальзывает в комнату умирающей, словно воплотившейся призрак дома. Она наверняка уже знает. зачем он здесь, но встать, даже приподняться, не дает бесконечная слабость. Последние силы ушли на подпись, означающую, что все наследство драгоценной Аннабель Шарп, так недолго носящей их фамилию, переходит к ним. Здесь очень темно — все свечи отгорели, и комнату освещает только слабый лунный свет, издавна бывший свидетелем подобных ужасных дел. Но его достаточно, чтобы он увидел её молящий взгляд, слегка изогнутую линию губ, проступающие венки на нездорово-бледной коже. В них течет не только кровь, но и яд, и оттого её кожа совсем мраморная, а глаза — большие и неживые от страха, совсем как на синих широких крыльях.
Теперь он чувствует, что Люсиль недовольна — он медлит, наверняка представая в глазах сестры нерешительным слабохарактерным трусом, дрогнувшим перед очередной жалкой девицей. Даже если он действительно дрогнул, он доведет дело до конца — вот только сотрет этот печальный взгляд, ставший причиной сестринского неодобрения.
Он сел на кровать и мягко, искренне ей улыбнулся, как муж вполне мог улыбаться жене. Даже Люсиль, наверно, не смогла бы распознать в этой улыбке фальшь, но это было ни к чему — ей такая опасная нежность адресована никогда не будет. Перед тем, как взять со стола тяжелый подсвечник, он отстраненно понадеялся, что она не успела заметить этот жест,завороженная его обнадеживающей, ласковой улыбкой. А потом он наотмашь ударил её по лицу, целясь примерно в висок, чтобы оглушить и уже навсегда лишить возможности прийти в сознание. Удар был несильным, но отключил её сразу, вернув ему и самообладание, и способность мыслить холодно и рационально. Она должна быть мертва, и сейчас он с освобождающей легкостью мог это устроить.
-Хочешь присоединиться? — он покосился на Люсиль, с явным трудом пряча за словами оскал, а в глазах — нездоровый блеск. А потом отпустил подсвечник, грубым движением дернув тошнотворный обОрочный вырез на воротнике жертвы, обнажая её грудь и отводя руку с ножом назад, ожидая, когда длинные, холодный сестринские пальцы  лягут поверх его.

Когда Стайлз коротко кивает и вырывается вперед, он вот вообще не думает, что Дерек будет иметь что-то против. Нет, ну, не то, чтобы он вообще часто этим занимался, перед тем как совершить любой из поступков, но не важно. В конце концов, Дерек даже говорит ему «разумеется» и что-то еще в спину, Стайлз вслушивается в шорохи леса, чтобы не запалиться слишком сильно и смотрит под ноги -почти- потому что свалиться сейчас будет немного слишком палевно и не самой классной идеей, поэтому в - внимательность.
Но его планы подвергаются жесткой и болезненной критике.
Почему-то Стилински не чувствует в своей душе ответного восторга в роли оклика. вообще нет.
— Да подожди ты, что? — Стайлз дергает плечом, разворачиваясь обратно по направлению к, "почти" разворачиваясь, потому что о, господи, сравните, пожалуйста, силы — его и любого из этой кучи оборотней, то и дело появляющихся вокруг. Они не то, чтобы не равные, но, блин, вообще ни о чем. — Что? — уже выразительнее уточняет, вскидывая взгляд.
— Да иди ты, if you don’t want just leave me alone, what’s a problem?
what’s your problem, listen, bro; возможно в том, что Стайлз лезет в неприятности как осы на мед, и все липнут-липнут к друг другу в отличной взаимности. Вот с кем у Стайлза отчетливые и успешные отношения уже устоявшиеся и сложившиеся, а не с кронами деревьев.
— Дерек, _отдай мне_ мое_ плечо, — и да, он злится.
Не то, чтобы Дерек не видел его раздражение в чьей-то заднице, но эй, серьезно, отвали-те.
Стайлз почти вырывается, чисто из принципа и даже успешно. На такие обалдеть какие длинные . Возможно, потому, что Дерек все еще наивно считает, что если на Стилински нарычать, то он сделается пай мальчиком [наоборот это работает, в максимальной степени наоборот], и что у него хватит мозгов послушно развернуться, сказать «конечно-конечно, мамочка» и протопать вон из леса. Стайлз вообще не тянет на номинацию пай-мальчик года-месяца-или-хотя-бы-этого вечера. Возможно тянул бы в свои лет пять… хотя нет, really unlikely and fabulously. В свои пять лет Стайлз уже залипал на красивые истории и уже открывал в себе способности влипать в неприятности и интересные истории. субъективно интересные, да.
Стайлз там даже забирает свое плечо, оно ему дорого на память, но видимо он не единственный, кому оно симпатично, и Хейлу хватает пяти секунд, чтобы поймать его снова и сжать уже сильнее. Стилински шипит от боли и одаривает его очень выразительным взглядом — по его мимике можно судить не хуже, чем того же Дерека, а оборотни отлично видят в темноте.
— Некоторые школьники уже достаточно взрослые, чтобы принимать решение самостоятельно, —начинает Стилински громким шепотом, возмущенным громким шепотом, и сердцем-пульсом, что дергаются вверх. Oh, Derek cares so much about his opinion, it is just amazing!…
У Стайлза достаточно много вариантов чего сказать, но он коротко оборачивается потому что -интересно-же- и скатывает следующую фразу, с тихим oh прикусывая язык. Потому что за то время, что он обоснованно спорит и отстаивает свою точку зрения и планы на взрослую жизнь, фонари оказываются так значительно ближе.
— Дерек, твою мать, да что может случиться?
Наверняка, все, что можно уже давно случилось. Ну, то есть периодичность того «как часто» у них что-то случается — наводит на выразительные мысли и ассоциации, но, да, не так важно, и явно не та часть, когда стоит это озвучивать вслух в качестве аргументации. Не тогда, когда ты споришь со своим воспитателем на идею let’s stay and play a bit looonger!… Стайлз благодарен этому миру за то, что у него никогда не было такого воспитателя как Дерек, это бы нанесло невероятный ущерб его психике, серьезно.
— И мы можем не выходить к ним открыто, ну, — нет, разумеется они и не собирались в открытую, но мало ли, что там считает о происходящем Дерек, — Мы просто посмотрим.
У Стайлза всегда отлично получается занимать позицию «просто смотреть и не вляпываться в неприятности» [нет]. об этом вообще знают они оба, и каждый знает, что второй знает… но да, Стайлз вообще об этой своей способности каждый раз забывает и каждый раз считает, что о, это же уже случилось утром, это не случится снова!
— Ты можешь уйти, — было бы отлично, Стайлз не против, Стайлз помашет платочком или вот ленточкой, отличная желтая ленточка, и утрет слезы, Дерек, свали, пожалуйста, я шел влезать в неприятности сам, you can stand aside, thank u, — на тебя реагируют собаки, вот.
Как адекватная и разумная причина, почему на самом деле он не против, чтобы he leaves him alone. Ну и да, когда столько людей — лес перестает казаться мрачным и стремным. Вот Дерек — начинает, но почему Стайлз должен страдать из-за его социофобии. 
— Судя по всему это полиция, oh, common, Derek!
То есть да, Стилински понимает, что это достаточно разумное решение и все-е такое, но-о. ноооо. common, common, ah?
— I can’t find out what’s going on only tmr, really!
На языке крутится еще красивое и высокопарное «ты не посмеешь», но Стайлз достаточно умен, чтобы мысленно признать, что вот это «ты не посмеешь» и попытки взять на какой-то там шантаж-не шантаж
— Тебе же интересно узнать дойти до того места, где Питер с кем-то встречался!
…или шантаж — это тоже отвратительная идея, когда речь идет о Дереке? немного самоубийственная he can guess. Ну-у-у.

кто молитвами твое имя, кто кричал и просил: "пойми меня!",
кто в конечном итоге выменял "я люблю" на "и д и   к   ч е р т я м !"

семья... она всегда важна. всегда и любая. и наверно хорошо когда у тебя их две, даже если одна их них не совсем обычная и вовсе в принципе семьей не называется. а чем тогда их назвать. ты не знаешь. не знал тогда и не знаешь сегодня. ведь боль от того, что ты не можешь полноценно защищать свою родную семью тебя изводит по полной. но это для них же лучше. успокаиваешь себя шаг за шагом преодолевая дорогу до родного крыльца. до сих пор не в состоянии поверить, что решился. что возвращение к той прошлой жизни все еще возможно. ведь ты так этого желал. желал и хотел, но не мог сообразить зачем это все надо. зачем вновь и вновь возвращаться туда где больно. где нет сил ни на что. зачем? ответ прост. потому что ты им нужен. матери и сестре. потому что после смерти отца ты все, что у них есть. и они должны иметь возможность опереться на тебя. в кармане деньги. клан не обеднеет, а вот твоей семье это поможет. мимо проходят люди. их сердца бьются, но ты не замечаешь этого. все таки уроки с рафаэлем идут на пользу. ты отлично контролируешь себя. компания девчонок, проходящих мимо весело улыбаются тебе, но их улыбки мимо кассы. в глазах, в мыслях и в сердце... неразбериха покруче санта-барбары. клери, изи, рафаэль. если бы ты знал кому принадлежит твое сердце, если бы ты знал как все понять и разобрать по полочкам. хотя... хотя конечно ты итак все знаешь. знаешь и молчишь. почему? потому что он важнее всех, но это странно. странно, неправильно и совсем непонятно. и ты вновь списываешь это все на глупую и слепую преданность ему, клану и своей новой жизни. вот и родной дом. кажется тут ничего не изменилось.все та же старая калитка, которую бы неплохо смазать и тот же поросший плющом дом. ты видишь свет на кухне и в комнате сестры. и лишь окно рядом мрачнее тучи. твоя комната... сколько же тебя там не было. месяц, два... события сменяли одно за другим. клуб, охотники, вампиры, рафаэль, камилла. обращение и новая жизнь. уход джейса и новая власть. власть от которой сводит зубы. от которой хочется рычать и лезть на стену. виктор элдетри. чертов ублюдок, что богом возомнил себя. наверно поэтому ты стал реже появляться в институте. наверно поэтому все теснее и ближе становится клан. и снова в голове его слова. слова, что он вампир, а она охотник. забудь, отпусти, так легче будет. между вами пропасть разве сам не видишь. не видел. не желал мириться и хватался как за спасительный крюк за нее. за ту, что с прошлым связывала невидимой нитью. с воспоминаниями, что живым заставляли себя чувствовать. смотреть на мир глазами того саймона, который глупые стишки пел и за рыжей подругой бегал. за тем кто все это сейчас вспоминает с тупой болью в области сердца. кто день на ночь променял, миг на вечность, семью на отель "дюмор". людей на вампиров, первую ли любовь на единственную. скрип калитки отдается в ушах. ее точно пора смазать. плющ кажется тянет к тебе свои зеленые листья и ты выглядишь счастливым. лицемерие. ты ненавидишь его, но порой оно необходимо. тогда когда они должны увидеть тебя цветущего, а не уставшего от вечной беготни. вновь рыжая в мыслях, но на сей раз злоба прошибает. но почему? потому что свою вину на нее переложил. потому что у нее есть дом, а ты...ты один... проходишь каждый день мимо тех мрачных окон и знаешь, что всей душой тянешься туда. но лишь шаг и ты труп. хотя уже не раз порывался. плевать лишь бы его увидеть. легкий стук по дереву и шаг назад. слух вампира не подвел и ты слышишь шаги матери. дежурная улыбка на лицо еще лишь пара мгновений и ты в ее руках. аромат такой родной и теплый. он обволакивает тебя всего.
- мам... нежно и так привычно. иллюзия, что ничего не изменилось. пусть так ну хоть на вечер. ты готов к самообману. она зовет тебя войти. до слуха четко донеслись легкие перебежки сестры. мгновение и уже другие руки обнимают тебя. ты точно труп, идиот и полный кретин. он все чаще вздыхает и отводит взгляд. он знает, что будет больно. говорил уже не раз, но черт. не веришь и не хочешь слышать. они на перебой расспрашивают как дела. история про тур, всего лишь выдумка на время. рассказываешь словно билет на экзамене. заученные фразочки. противно от себя самого, но по другому никак. зовут за стол. просишь лишь бокал вина. какой смысл на тебя переводить продукты. сестра перекрикивая телевизор рассказывает про себя. смесь их смеха, телевизора, электроприборов на кухне... набатом стучат у тебя в голове. словно какафония какая то. и вновь в памяти тишина. и тьма. отель. гонишь эти мысли подальше. они портят настроение. вечер проходит как надо и ты молодец. кажется, что ничего уже плохого случиться не может. но вот снова стук. и ты напрягаешься всем телом. привык. шаг из-за стола за матерью вслед. удивлению нет конца когда видишь лили на пороге. ее глаза красные...от слез. сердце сжимается в ужасном предчувствие. пара не значимых слов матери и ведешь девушку к себе на верх. тебя трясет. она замечает это как бы между прочим. заводишь в дверь и не включая света прижимаешь к себе. даешь ей пару минут покоя, а потом смотришь в глаза. в глаза, которые ничего не выражают, кроме паники и страха.
- лили, что случилось? почему ты плачешь? что произошло? рафаэль... клан... что такое... расскажи... она молчит лишь пару минут, но кажется вечность. и вот слова тихо и как то безжизненно льются из нее. элдетри, шестерки, рафаэль, арест. кто, зачем и на каком основании им объяснять не стали. просто забрали и просто увели как на казнь. она разбита. рафаэль всегда был всем для нее, а иначе никак. ощущаешь, что вылезают клыки, злоба и ненависть прожигает до кончиков пальцев. чертов ублюдок, мразь и тварь. да как он посмел. слова вампирши набатом стучат в голове. все это прошибает током. сжимаешь плечи и просишь выслушать. просишь мать успокоить и рассказываешь про группу и тур. клянешься, что камня на камне не оставишь и не выйдешь оттуда без него. просишь о семье позаботиться и она обещает все уладить. просит лишь
- спаси его!!! сил нет. раф всегда был ей дорог снова повторяешь это. не ей одной черт возьми. выходить из комнаты вперед девушки. мать уже бежит с обеспокоенным лицом навстречу. не замечаешь и проходишь мимо. ничего не важно кроме него. кроме его жизни. боль. страх. все это заставляет просыпаться твоего внутреннего зверя, монстра. ночной воздух прошибает напрочь и ты бежишь на всей скорости к тем самым шпилям, которые ненавидишь сейчас всей душой. охрана на пороге. тоже гребанные шестерки. раскидал по угла и дальше. ловишь себя на ужасной мысли. понимаешь, что готов вонзить клыки даже фрей в шею лишь бы его спасти. лучше тебя сейчас не трогать. саймон человек исчез бесследно. остался лишь ты. вампир, убийца и ночной кошмар. проходишь по коридорам. то и дело раскидывая по углам гребанных охотников. плевать кого ты там убил или нет. ты ищешь его. - стыдно быть носителем ангельской крови, когда ты даже человек дерьмовый. его голос. насмешливый, непокорный и гордый. твой лидер, твой любимый. отлегает на сердце немного, но крики срывающиеся с уст лидера в следующий момент заставляют звереть еще больше. еще сильнее ускорять шаг. страх ужасное чувство и сейчас именно он заставляет тебя сходить с ума. вот и нужная дверь. от ужаса сжимается твое мертвое сердце. от боли за него хочется рычать. на пути сразу трое. по разным углам плевать. рафаэль без сознания совсем. сил нет. а виктор такой спокойный как будто ничего не произошло. рычание проносится по всей округе и ты со злостью и ненавистью бросаешься на главу института. пара резких ударов и для закрепления швыряешь его в сервант. молниеносно оказавшись около рафаэля берешь его на руки. и молча уходишь из отеля. где-то там раздается шум. скорей всего сервант не выдержав и рухнул. что же поделом. дорога свободна. бегом исчезаешь из института и вновь прохлада ночи. закрыв глаза стоишь с ним на руках. открыв глаза смотришь на него. словно ребенок прижавшись к тебе сантьяго даже говорить не в силах. мысли одна за другой. одна за другой. "магнус... да точно... бейн". еще минута и ты срываешься на бег до самого лофта верховного мага. а в голове лишь одна мысль... "лишь бы успеть..."