Последние несколько дней Адам хронически не высыпался. Жизнь отца-одиночки резко утратила свой романтический ореол и какие-либо светлые перспективы, когда выяснилось, что дети не засыпают только от нахождения в кроватке, а их плачь в три часа ночи вполне сравним с криком мандрагоры, который, увы, нельзя игнорировать, просто надев наушники. Магнусу это не позволяла моральная сторона вопроса и слишком тонкие стены в доме, в котором они жили. Магнус всё ещё надеялся, что ему удастся обойтись без переезда в дом с более толстыми стенами и почти всю ночь укачивал Флору на руках, тем самым пытаясь заставить дитя молчать.  В последнюю ночь этому не помогали даже сказки барда Бидля, которые Магнус уже рассказывал по памяти, так как за пару дней успел выучить их все. Возможно, что Флора тоже, и своим плачем теперь пыталась подвигнуть Магнуса заставить барда Бидля написать новые. Увы, то, что Бидль родился (и вероятно умер) несколько столетий назад, делало это невозможным, так что Магнус оказался в безвыходном положении. В итоге ему удалось подремать лишь последнюю пару часов перед рассветом в кресле. Он был рад оставить малышку на няню, когда пришла необходимость отправляться на работу, и теперь чувствовал вину за это. И за то, что весь день клевал носом на работе, только изображая бурную деятельность временами. А ведь он аврор, одна ошибка на задании может стоить ему жизни, а Флору оставить круглой сиротой, но думать о последнем Магнус ещё не научился.

Во всех свалившихся на Магнуса заботах о дочери был один значимый плюс: времени не оставалось не только на сон, но и на мысли об Адаме. Не было времени на самого Адама, которого вдруг стало так мало в его жизни. Но за это Магнус вины не чувствовал, скорее смутную радость – поводок ослаб. Но только до первого напоминания, что свалилось на голову внезапнее снега в августе. Министерство полно слухов и обычно Магнус к ним не прислушивается – пчёлы жужжат, потому что не умеют по-другому, потому что им нужно жужжать, чтобы жить, и глупо пытаться отучить их от этого. Жужжало и Министерство. Жужжал Магнус. Для этого было много поводов, ещё больше пересудов и сплетен, связанных с этими поводами. В большинстве своём пустяковые, необоснованные, заслуживающие внимания только как поводы для разговора ради разговора, и в другой ситуации, с другим человеком, Магнус не обратил бы на непроверенную информацию никакого внимания. Но речь шла об Адаме, игнорировать которого Магнус не научился за все 18 лет знакомства. И о его любимом пабе, одном из, с самым дурацким названием, забыть которое Магнус не рассчитывал и в старости, если сумеет дожить до неё – всё, что Адама касается, по умолчанию в памяти выжигается без Магнуса на то разрешения, желания.
«Паб закрылся. Снова кого-то убили. Разбирательство. Обвинение в незаконной деятельности. Грин-де-Вальд.»
Обрывки разговора коллег повисали в воздухе и набрасывались на Магнуса, подобно облачкам яда, с единственной целью умертвить его. Ужасом и осознанием того, что вот уже какое-то время он не только почти не думал, но и не слышал ничего об Адаме. А кого-то убили. И с талантом Адама находить приключения, Магнус был почти уверен, что как раз его.
Из-за острого языка, насмешливых глаз и идей Грин-де-Вальда. Укол вины необоснованной под рёбрами застал врасплох – он ведь видел у него символ Даров Смерти, не раз схожие речи воодушевлённые слышал и оспаривал, но не обратил внимания, отмахнулся, решив, что это пройдёт так же, как прошли десятки других ранее. Но ошибся.  И поводок натянулся вновь.

Магнус еле дожил до конца своего рабочего дня и более совсем не хотел спать. Три раза у него спрашивали в порядке ли он и ещё два не заболел ли, но сорваться с работы или наврать мешало проклятое чувство ответственности, заставлявшее на автомате выполнять свои обязанности. Адам снова стал тем, кто мысли его себе забрал безраздельно, и сегодня Магнус стал первым, кто покинул Министерство, стоило рабочему дню закончиться. Он отправил письмо няне с просьбой задержаться на сколько потребуется до его возвращения, а сам отправился к Адаму – ему он просто отправить письмо не мог, нужно было увидеть, убедиться самому, а ещё потому что опасно, и тот, скорее всего, ответит не через одну вечность, когда совсем заскучает.
Поэтому уже через пару секунд Магнус вышел из камина своего друга, забыв отряхнуть пальто от остатков летучего пороха – опрятность его сейчас волновала меньше всего. Гостиная Адама встретила Магнуса привычным приветливым бардаком, впервые заставившим Магнуса улыбнуться – ничего не меняется, но в другой раз, придя к этому же выводу, он обязательно нахмурится. Адам нашёлся тут же, избавив Магнуса от необходимости поисков, к счастью для самого Адама, который теперь наутро не обнаружит себя пропавшим без вести.
- Слышал, что твой любимый паб закрылся. Тот, со странным названием, - вместо приветствия выдыхает Магнус, на ходу снимая пальто и опускаясь на диван, что стоял где-то тут же. В голове волшебника это звучало как «слава Мерлину, ты жив». Однако, не будь это так, было бы легче. Страх, что Адам мёртв, и облегчение, что это не так, тут же породило новый закономерный страх, что он может умереть – не в этот, так в другой раз, если продолжит лезть куда не следует. А ведь он продолжит.
- Никогда не понимал, что тебе в нём так нравилось, - продолжает Магнус, пытаясь не утонуть в мягких подушках и делая вид, что вот так врываться без приглашения к другу растрёпанным воробьём вполне обычно для него, вообще каждую пятницу только так и развлекается. – Может собрания последователей Грин-де-Вальда? – Магнус слишком поздно спохватывается, что, возможно, сперва всё же стоило спросить как дела.

Убедиться, что ты жив, идиот.
Главная проблема Магнуса в том, что он не умеет злиться на Адама по-настоящему, и уже только поэтому всегда проигрывает. Вот и сейчас Магнус проиграл задолго до этого мгновения, когда несколько часов назад принял решение отправиться к другу, не продумав этот диалог тщательно, хотя вряд ли это могло ему помочь. Опыт показывает, что единственное пророчество, которое Магнус может дать касательно Адама, звучит как «сейчас он сделает что-нибудь странное или очень глупое». Да, оно сбывается, но с деталями никогда угадать не удаётся. И всё же Магнус думает, что знает Адама, хочет, чтобы это было так, но правда в том, что он не представляет, что творится в этой блондинистой голове большую часть времени, и большую часть времени боится даже попробовать представить.

– А ты замешан? Это объяснило бы, почему ты совсем не удивлён. 
Магнус теряет бдительность, потому что диван Адама слишком удобный, намного удобнее рабочего кресла Магнуса. И потому что у Адама намного тише, чем у Магнуса, что теперь живёт под нескончаемую симфонию агуканья и плача. А ещё потому что это Адам, бдительность с которым Магнусу никогда не помогает. [Вообще ничего не помогает, кроме терпения и правила «досчитай до десяти»] Магнус смотрит прямо в глаза, как всегда, упрямо не отводя взгляд, потому что хоть и проиграл, никогда не признает это, ведь тогда всё закончится. Мир рухнет. 
Магнус не двигается, когда Адам оказывается вдруг так совсем рядом, слишком рядом и до губ чужих меньше тридцати сантиметров – всего лишь положить ладонь на затылок и притянуть к себе, поддавшись вперёд. Всего лишь. Но Магнус этого не делает, старается не думать даже, но думает всё равно, потому что не думать невозможно даже (или особенно) спустя почти двадцать лет знакомства. Смаргивает ведение, в котором всё по другому сценарию совершенно идёт, в котором он в эти секунды уже счастлив и окончательно погиб, и хмурится, потому что брови к переносице сердито сдвинутые – лучшая тактика защиты и по совместительству единственная ему сейчас доступная.
Во что ты опять ввязался?
А защищаться есть от чего. Адам красив, как обычно, (ничего удивительного совсем) и всё так же о границах чужого личного пространства не подозревает – просветил бы кто наконец. (Магнус когда-то пытался, но у него не вышло ожидаемо.) И творит всё, что хочет, возможно, первое в голову пришедшее, как всегда, и Магнус не в силах понять - играется просто, как кот, хорошо забытый старый клубок ниток нашедший, или защищается всё же.

- Адам… - предупреждающе, зубы сжимая, на выдохе рваном. Магнус хочет говорить серьёзно, но в ситуации подобной это невозможно совершенно.
Пожалуйста, не нужно. Просто прекрати.
Но Адаму всегда на его, Магнуса, предупреждения плевать было. Магнус узнает, что неподвижнее неподвижного стать можно, когда чужое дыхание на коже воображаемыми ожогами оседать стало. Магнусу кажется, что с таким же успехом Адам мог на нём круциатос испытывать и, возможно, это гуманнее даже было бы. Но когда Адама гуманность волновала? В данных обстоятельствах Магнус припомнить не мог. В данных обстоятельствах Магнус был почти готов забыть, зачем вообще пришёл, но беспокойство за [больше чем] друга сильнее фантазий, желаний, всего порождённого картинкой перед глазами и всего соблазнительного.

-Перестань, - Магнус не умеет на Адама злиться, но пытается с прилежностью отличника, раздражение, бурлящее в крови, отлично этому помогает. Магнус свободной рукой Адама в грудь толкает, от себя отстраняя, и ещё раз, чтобы уже он спиной подушки диванные приминал, руку освобождает и сам на ногах оказывается, отходит, игнорируя противоречия, сердце третирующие – наброситься_убежать.

- Врежу тебе, - огрызается Магнус. Это единственный ответ, который есть у него сейчас и, возможно, будет когда-либо. Оба знают, что он должен будет сделать, обязан ради благополучия магического сообщества, Министерства и Флоры. И только Магнус знает, что всё перечисленное без Адама для него теряет смысл, но понимает, что только в романах любовных, что так его матушка любит, чувства какое-то значения имеют, не разбиваются о страшное слово «долг», корчась и криками страданий своих оглушая. В его случае вполне может так выйти, ведь, как опыт показывает, он вполне способен выбирать наихудший, самый болезненный вариант для себя. Так почему бы и сейчас [потом] не поступить так же? Потому что с собой он поступать может как угодно, но не может так поступать с Адамом. Вот и ответ.
- А мне нужно волноваться, что однажды это и вправду окажешься ты?

- Очень остроумно, Адам, - Хвалит Магнус, борясь с желанием закатить глаза. Он должен был уже привыкнуть. Привыкнуть к тому, что говорить серьёзно, отвечать на вопросы, Адама заставит только палочка у горла и лопатки, упирающиеся в стену, но и тогда Магнус не уверен. Не уверен, что сработает, не уверен, что у него когда-либо выйдет это увидеть, и что он тот человек, который способен прижать Адама к стенке (найдётся ли такая стенка, что его выдержит?). Но уверен, что стоит пытаться. Очередная попытка – проигрыш, всё ещё закономерность их отношений, пока непоколебимая. Но сегодня это раздражает особенно.

Магнус проводит рукой по волосам своим в нервном жесте, что должен был успокоиться помочь, но не помог – Магнус как всегда переживает за Адама, рядом с Адамом, просто переживает. И недоумевает, почему с Адамом всё так всегда сложно, почему не может легко быть, не догадываясь, что он сам усложняет всё. Но сложности Магнуса не на пустом месте придуманы и не просто для развлечения одного, хотя и для него тоже, но с целью в живых до конца войны остаться, вот как сейчас: сложность уберечь, оторвать Адама от идей опасных, что цепкой колючкой в его гриве неспокойной застряли – только выстригать тебе, не вычесать, - в безопасность укутать и до конца [света_жизни] войны не выпускать из под него и своего надзора. Только себе забрать, присвоить.   
Адам оказывается близко и скоро слишком близко. Снова. Магнус снова не понимает, как это случилось. Выдыхает с облегчением каким-то вялым: Адам рядом и это лучше, чем будь он где-то там далеко. Это лучше намного, чем по пабам бегать, лечебницам, да знакомым немногочисленным общим бегать, выискивая тех многих, о которым он и не знает даже, не окажись Адам дома. Магнус чувствует облегчение – Адам рядом, живой и такой же колючий, как тысячи дней назад, и пусть порезы старые не заросли ещё, Магнус словно и рад порезаться опять, на языке привкус странный счастья мучительного ощущая.

Адам близко слишком, но не то, чтобы в первый раз так. Объятья почти невинные руками-замком за спиной и Магнус делает вдох глубокий, замирая на секунды доли, пытаясь совладеть с собой. Так всё ещё непривычно близко, хотя личное пространство нарушено вполне обычно; так неприлично тихо, хотя дыхание собственное кажется очень громким. Магнус старается не думать, что его отвлекают просто, хотя так и есть на самом деле – где твоя голова, аврор? Ещё секунда и тебя убьют. Твои чувства собственные, наивный ты мальчишка. Кому-то из вас повзрослеть пора и, как ни странно, не тому, кто играет сейчас с тобой. Сердце Магнуса начинает биться сильно, словно не в гостях у друга оно, а на поле боя, скрывается в укрытии от Авад, пережидая бурю, чтобы ответить зелёной смертельной вспышкой на атаки врага. Но враг здесь один, он заклинаний не шепчет и о палочке не вспоминает своей, он поднимает руку, чтобы коснуться светлой гривы своей любви.

Магнус почти не удивлён. «Почти», потому что не удивляться Адаму для него невозможно. Адам как феномен для него непостижим, и он иногда вполне допускает, что Адам – его воображаемый друг, которого он придумал сам себе. Возможно, целители в Румынии сказали его матушке, что у детей так бывает, что это пройдёт, что нужно просто поддержать своё чадо и он перерастёт всё это. Возможно, потому что о воображаемых друзьях Магнус ничего не знал. И в такие моменты Магнус боялся дотрагиваться до Адама – вдруг иллюзия исчезнет, оставит его. Вдруг это всего лишь иллюзия. Но прикосновений не боится Адам и почти всегда Магнус благодарен ему за это. А потом случается боль. Щемящая, от которой хочется задыхаться и молить пощады. Не трогай. Но в этот раз Магнус поднимает руку, чтобы дотронуться до светлых волос, зарыться пальцами в гриву и может быть положить голову на плечо – я так рад, что ты жив. Адам почти начал готовиться к его похоронам у себя в голове.

Я ведь так сильно волнуюсь о тебе, - почти срывается с губ оправдание действия каждого в течении последних восемнадцать лет, но замирает на губах, как сам Магнус, - слишком тяжело будет услышать смех в ответ, поэтому слова эти проглатывает он. Пусть лучше болит живот от слов несказанных_непереваренных, чем сердцу ещё один повод для тоски давать.

Рука замирает в миллиметрах от цели, как и сам Магнус.

Чужие зубы на шее и Дальберг вновь давится дыханием собственным – однажды задохнётся обязательно, но пока лишь руку опускает и отступает на шаг, когда плен жестокий рассеивается. Неосознанно ладонь к месту, помеченному зубами чужими, прикладывает, растирая. Как же больно.

Адам снова дурачится. «Снова» - слово, как нельзя больше подходящее им. Магнус снова пытается не дрожать телом, не дрожать душой уже давно не выходит, отворачивается на секунду, чтобы прийти в себя.

Глупый аврор, ты мёртв. Был бы, будь у Адама цель убить тебя.
Твоя погибель, но не враг.
Но, возможно, всё ещё впереди.

- Ты как ребёнок. Только не сломай её, - ворчит Магнус, когда склянка за его спиной разлетается на осколки, чудом никого не задев. Магнус хорош в игнорировании всего странного между ними, всего, чего, по его мнению, между ними быть не должно. Это умение он демонстрировал и сейчас, убирая руку от шеи, словно никогда ничего подобного не было. Словно ничего не болит. Но себя обмануть не удастся. Но спорить с Адамом бесполезно, так что Магнус даже не пытается отобрать её назад. К новой «слишком близости» он не готов.
- Что-нибудь не очень крепкое, - просит Магнус на предложение. Он почти не спал и эмоционально разбит, но справиться с бардаком Адама, в котором он – только подумать – потерял палочку (или только сказал так?) трезвым не представляется. – Пожалуйста, вспомните, где вы видели пропавшую в последний раз? – подражая детективам из магловской литературы, спрашивает Магнус, оглядываясь вокруг и пытаясь придумать, откуда начать поиски. Потерять палочку это слишком даже для тебя, Адам. Магнусу кажется, что он снова идёт на поводу, ввязывается в игру, в которой невозможно победить (не ему).
Так и было.