Ещё с утра Оливер был уверен, что не задержится после уроков, распланировав свой вечер до мельчайших подробностей. Но предположение, планы - это одно, а совершенно другое - то, как всё сложится в действительности. Судьба любит преподносить сюрпризы, тасовать колоду двояко, подкидывая иные карты, значение которых может растолковать только опытная гадалка и, возможно, предупредить. Впрочем, прорицания не были для Оливера излюбленным предметом. Он всегда считал, что любое будущее можно изменить, оно лежит в руках самого человека, а не какой-то Тени со стороны. Что вершит судьбы своей невидимой рукой.
Тем не менее, этим вечером, в противовес суждениям юноши, всё складывается иначе. Очередная насмешка, и даже луна, словно подтверждая это, не похожа на саму себя - это улыбка Чеширского кота, плавно повисшая над самой высокой башней Хогвартса в окружении больших и малых созвездий, контрастируя с небесной тьмой.
И какое-то время Оливер не сводит с неё взгляда, замирая с учебником в руках.
Гул шагов уже давно стих, он остался один, в очередной раз ловя себя на мысли, что жалеет об упущенных возможностях, а именно - тот самый отказ от должности Старосты. А ведь предлагали, но тогда было слишком тяжёлое время, чтобы сфокусировать свой взгляд ещё и на проблемах да правилах школы.
И сейчас, поправляя волосы и чуть зачёсывая тонкими пальцами чёлку на бок, он слышит лёгкий стук каблуков позади себя, шорох мантии.
Не оборачиваясь, почему-то уверен, что это Роксана, решившая его подождать, ведь упоминала об этом, и потому дёргается, наконец, закрывая сумку, а затем произнося, так и не обернувшись:
- Маглы верят, что если увидеть, как падает звезда и загадать желание, оно обязательно сбудется. Я сегодня видел. Как думаешь, сработает?
И, опираясь о массивные перила, чувствует жалящий холод, расползающийся от ладоней к кистям, более свойственный ранней весне, нежели последнему месяцу перед летом.
Странное дело, а ведь раньше он ждал этого времени года, мечтая вернуться обратно во Францию, к родителям. А теперь? Теперь отец в клинике и с трудом узнаёт его, находясь под воздействием различных зелий, скорее, приносящих вред, нежели реальную помощь. Но кому нужен сын, медленно пытающийся запихнуть свою жизнь в бутылку? Проще избавиться от него доступными методами. Оливер понимал это, как понимал и то, почему так поступил Виктор, хотя и не поддерживал. Только ничего не говорил, ведь пути назад нет, а в своей ветке он - единственный наследник. Вполне вероятно, что и из Питера ничего дельного не выйдет. Гриффиндор? Это просто смешно.
- А вон так самая первая звезда, помнишь, я тебе рассказывал? - уже протягивает руку, чтобы указать на мерцающее светило, но оборачивается, понимая, что перед ним не Роули.
Бэриш. Стоит совсем рядом, смотрит пристально, скрестив руки на груди, и взгляд этот не сулит ничего хорошего.
Оливер поворачивается к ней, чуть склоняя голову набок, чтобы затем произнести, куда холоднее, чем с минуту назад:
- Мне всегда казалось, что факультету Рейвенкло не было дано права ходить по школе после отбоя. Или школьные правила не для вас?
А ведь никогда с ней не общался, вот так один на один. Потому украдкой рассматривает, пытаясь запомнить. Жаль, во тьме веснушек на её лице не сосчитать.
А ведь издали казалась выше ростом, да и совсем худая. Едва ли мантия не висит.
- Так что? У Рейвенкло стало слишком много баллов? Решила им помочь их потратить? Бэриш, кажется?

- Учти, моя голова с твоей вместе полетит...
И это говорит та самая Клементина, которая сейчас стоит совсем рядом, смотрит с прищуром, не спуская с Оливера глаз.

Но кто такая Бэриш? На этот вопрос не многие решатся ответить, лишь сочувственно похлопав по плечу и советуя: "Держись от неё подальше". Возможно, покрутят у виска, добавив, что такой норовистой, как эта представительница орлиного факультета ещё не встречали.
"Сумасшедшая" - проронил как-то Маркус, крайне редко делающий заметки о других студентах.

Непреодолимое, острое желание ответить сразу же, затевая очередную игру, Сэлвин с усилием подавляет в себе. Это давно вошедшие в привычку словесные шахматы, где каждый ход должен быть взвешен, здесь нет места эмоциям и порывам. И потому, усмехнувшись, он одёргивает рукава мантии, лишь на мгновение разрывая зрительный контакт. Для того, чтобы высечь в памяти силуэт рейвенкловки: красивый, неестественно хрупкий, манящий. А главное, не забыть о брызгах веснушек, чтобы потом штрихами неумелого художника перенести на край пергамента, оживляя.
И вновь встречаясь взглядом с полукровкой, многозначительно приподнимает бровь, стараясь не поддаться эмоциям, неподдельному любопытству и симпатии, сохранить безразличие в тот самый момент, когда её голос становится милым сердцу.
Плохо дело.
- Ошибаешься - уверенность сквозит в голосе, хотя во рту пересыхает, пытается говорить непринужденно. И, кажется, получается. - Моя вина лишь в том, что закопался после урока. А вот представителей твоего факультета я тут не вижу. Или, может, для вас астрономию проводят на другой башне? А ты просто ошиблась, за все эти годы так и не выучив расположения лестниц?
Совсем плохо.
И Оливеру ничего не остаётся, как поправить лямку от сумки, придерживая её тонкими пальцами, чтобы вновь не соскользнула с плеча.
- Так что привело тебя сюда, Бэриш? Если это не желание подпортить репутацию своему факультету? Даю слово, что никому не скажу.
Ему хочется добавить пару слов о родственной связи, тем самым всадив иглу побольнее, но вовремя замолкает, чтобы костяшками пальцев свободной руки коснуться холодного плетения перил, дожидаясь ответа, в котором, в общем-то, и не нуждается.
Достаточно сказанного, уже усугубив ситуацию. А иначе и быть не может, прекрасно припоминая все рассказы о сводной сестре Питера, и ставя жирную точку в собственных размышлениях.
А ведь где-то внутри сожалеет, что нельзя по-хорошему, не забыв порассуждать о галактиках, распределённых в виде скоплений и нитей, о четырёхмерности пространства и времени и, может, найти что-то общее, наконец, находя разгадку этому магниту. 

Так кто такая Бэриш для самого Оливера? Исключение из правил, которому нет места в его геометрической вселенной. Тем не менее, она уже давно и надёжно поселилась в его снах, только самой девушке знать об этом не обязательно.

— И начал угрожать старосте Рейвенкло, что снимешь с нее баллы, так, Селвин?
Судя по всему, эта ночь станет счастливым исключением из череды одинаковых, когда омут начинает затягивать с головой, не отпуская, и камень, исказивший его гладь, разносит первые круги по поверхности, всё больше набирая силу, как реакция самого Оливера.
Бэриш оказывается слишком близко, её взгляд не сулит ничего хорошего, а слова сочатся ядом. Что ж, молодец, Сэлвин, ты хотел посмотреть, почему эту рейвенкловку считают чокнутой? Вот она во всей красе, подходит, нарушая допустимые границы. Заставляя сердце, как камень, падать куда-то вниз, разбудив первые нотки дискомфорта и паники.
Закусив губу, Оливер лихорадочно соображает, как же ему поступить: почувствовать себя бесхребетным идиотом, всего лишь сделав шаг назад, или же остаться на месте, ощущая, что не сможет долго выносить присутствие Бэриш, всё равно оступившись, не сумев сдержаться.
Нет, это не трусость, это злость, которая поднимается глубоко из глубин, когда какая-то полукровка смеет вести себя подобным образом, пытаясь ужалить посильнее, будто змея, так неудачно оказавшая в кругу орлов.
Странно, как она вообще могла там оказаться с таким характером?
И всё-таки, несмотря на происходящее, в ней остаётся что-то притягательное, манящее своей непознанностью. Загадка, которая для самого Оливера отдаётся головной болью в затылке. Возможно, потому он всё ещё здесь?
Что ж, игра началась. И сейчас не время пасовать, пропуская ход, который может привести к победе.
И потому, не говоря ни слова, юноша ломает себя и свои принципы, подходя так близко, что едва ли не касается руки девушки своей, интуитивно чувствует те вибрации воздуха, проходящие в миллиметрах между их телами, чтобы затем, мрачно усмехнувшись, выдохнуть в губы девушки несколько слов, напоминающих о её месте в этом мире, ударить побольнее, сам того не желая:
- Ты никогда не сможешь приблизится к Сэлвинам ближе, чем стоишь сейчас, Бэриш. Наслаждайся моментом.
Позволяет себе то, что никогда не делал прежде, ощущая кончиками пальцев бархатистость кожи девушки, едва касаясь её щеки, тогда как сердце пропускает удар, будто получив разряд электрическим током:
- В тебе с рождения не та кровь, чтобы даже на мгновение допустить мысль о подобном родстве. Какая жалость - и снова усмешка, а руку успевает убрать прежде, чем дождаться ответной реакции, чтобы затем отступить назад, легко справляясь с застёжкой мантии и снимая её с себя.
Следом засучивает рукава, убирая запонки в карман брюк. Высвобождает неестественно белые запястья, по-женски тонкие. Всё это для того, чтобы не оставить без внимания сказанное рейвенкловкой.
- Ну что, решишься? - поворачивается к перилам, с лёгкостью забираясь на тонкий парапет, осторожно выпрямляясь, пытаясь найти необходимую точку равновесия и понимая,  что каждое дуновение ветра своими невидимыми ударами пытается закончить этот бессмысленный разговор не в его пользу, но всё-таки продолжает, балансируя на грани, немного расставив руки в стороны.
- Падать лучше туда - указывает вниз, не поворачиваясь к Бэриш. - Тело найдут не сразу, под утро. Потому успеешь умереть, истекая кровью. Или всё-таки хочешь, чтобы это сделал я?
В детстве выполнить подобный трюк было гораздо проще, помогала стихийная магия. И потому, этот парапет не казался непреодолимым препятствием даже в ненастную погоду.
Но здесь и сейчас нет места паники и страху, как нет места и ошибке, пусть и предательски дрожат колени, а сердце замерло, едва первый, мстительный порыв ветра сбивает центр равновесия, заставляя хвататься руками за воздух, чтобы остаться на месте, а воплотить шутку в реальность на радость той самой Бэриш, которая стоит неподалёку, наблюдая.
Сглотнув, Оливер тянется вперёд и поджимает губы, чтобы, уловив момент, развернуться боком. Как бы невзначай делает ещё один шаг вперёд, назло своему обидчику. Целое представление для неё одной.
А затем, набирая в грудь побольше воздуха, и вовсе закрывает глаза, чтобы довериться инстинктам и, похоже, удаче, которая до последних дней ему благоволила. Возможно, не отвернётся и сейчас.
Каждый шаг даётся с трудом, приходится мыском ботинка нащупывать тонкий парапет, прежде чем сделать шаг, всё также цепляться за воздух, часто останавливаясь.
Но всё-таки достигает противоположной стены и спрыгивает на каменный пол. Чувствует лишь удушающее опустошение, которое так добивался в детстве после смерти матери, приходя сюда на астрономическую башню и пытаясь избавиться от навязчивых мыслей.
Прекрасно осознаёт, что его никогда не поймут. Не захотят. Тогда как прошлое - это огромные скалы, готовые придавать к самой земле, раздавить отчаянием, едва подыскав удобный случай. Судя по всему, именно Бэриш и стала спусковым механизмом.
И потому, Оливер не смотрит на неё, расправляя рукава и поднимая с пола мантию.
Концерт окончен, аплодисментов не требуется.

Ещё с утра Оливер был уверен, что не задержится после уроков, распланировав свой вечер до мельчайших подробностей. Но предположение, планы — это одно, а совершенно другое — то, как всё сложится в действительности.
Ещё с утра Оливер был уверен, что всё пойдёт по плану, не нарушая течение времени, пока не оказался на этой астрономической башне в компании той, что уже давно завладела его душой, привлекая всё больше день ото дня, привязывая к себе, сажая на цепь, и потому не давая приблизится. Да он и права не имел, ведь между ними пропасть, дна которой невозможно найти, даже если отправиться на поиски, тяжело ступая по камням сознания, воспитания, правил и общественного мнения.
Она всего лишь полукровка, которая может быть хорошим другом, не больше. Но которой не может, не должно быть места в его душе. Только что тогда так цепляет крюком за самое сердце? Что удушает, заставляя судорожно глотать воздух? Что позволяет себя вести так, как никогда раньше, вспоминая детство, ребячество, безумство и глупость?
Да и что он пытался доказать своей выходной?
Когда шум в ушах постепенно утихает, Оливер уже справляется с запонкой на левой руке. Слышит стук каблуков и голос Бэриш, рассуждающей о смерти.
Он даже не смотрит на неё, сосредоточенно расправляя правый рукав, приседает на корточки, глазами находя мантию, которую бросил неподалёку.
Холод забирается под рубашку, вынуждая ёжиться и втягивать шею, и Оливеру кажется, что эта встреча на башне подошла к концу, встаёт, собираясь уйти и в последний момент замечает, как Бэриш, будто в замедленном темпе скользит ногой по парапету, встречается с ней взглядом, внезапно осознавая, что та собирается предпринять.
И в памяти гулких эхом звенит её последний вопрос:
- А ты знаешь, Селвин, что ценнее не факт смерти?
Идиотка!
Он практически срывается с места, успевая в последний момент схватить девушку за руку, потянуть на себя, чтобы по инерции, удариться коленями о каменное основание парапета, но, схватив Бэриш, уже не выпустить из цепких объятий, даже когда её ноги коснулись щербатого пола.
Она снова оказывается в неестественной близости, когда все личностные границы давно хрустят хрустальным крошевом под ногами. Если бы сегодня ему было позволено умереть, то лучше так, не убирая руки с талии девушки, вдыхая терпкий аромат её волос и практически забывая о том, что произошло ещё мгновение назад.
А время будто остановилось, чтобы, растянувшись, двигаться быстрее, смазывая эмоции, мысли, события.
И лишь когда, кажется, что Бэриш собирается сделать шаг назад, воспротивиться, чуть сильнее прижимает её к себе, позволяя то, на что никогда бы не решился, но что будет хранить в своих воспоминаниях ещё долгие годы. Изощрённая пытка.
- Чокнутая - шепчет Оливер ей в макушку. Не вкладывая в эти слова злость. Наоборот, пытаясь скрыть щемящий ужас от возможной потери, слишком тихо, только ветер может услышать.
А когда, наконец, отстраняется, с трудом убирая руку с талии девушки, добавляет:
- Не делай так больше.
Не просьба, ведь слова оказываются слишком безжизненными. Бесцветными.
Юноша отстраняется, на уровне интуиции стараясь увеличить личное пространство, понимает, что с каждым шагом возвращается неприятная, снедающая изнутри нервозность. Опускает взгляд и поджимает губы, замечая, что так и не застегнул рукав. Ещё и запонку потерял.
Он убирает руки в карманы, выпрямляется, словно это может унять бьющую его дрожь и, наконец, разворачивается, собираясь уйти. Останавливается лишь, чтобы поднять мантию, путаясь в рукавах перед тем, как её надеть.
Опустошён настолько, что прекрасно понимает произошедшее. Опустошён, чтобы дать возможность воспылать новому чувству, заполняющему лёгкие с каждым новым вдохом и разрывающему его изнутри. И остаётся только просить Мерлина, чтобы его слабость не была замечена самой Бэриш. Столь желанной, что влюбляла его в себя всё больше, забывая о запрете подобных чувств. Влюбляла своей походкой, повадками, своим взглядом, словами и даже ядом, что преобладал в этой девушке в достатке.
Опасная игра, в которой он потерпел поражение, в глубине души сам того желая.
Теперь оставалось уйти, чтобы позже прислониться лбом к холодной стене и привести мысли в порядок, унимая дрожь и осознание возможной потери. Потери, которая уже произошла, она родилась такой.
Потерянной для общества.
Для него самого.