Marauders: In Noctem |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Marauders: In Noctem » PAST » Я не готов, не в состоянии
x2 x0 x0 x2
|
|
|
|
Би-2 — Белые одежды
HIPPOCRATES & YVONNE SMETHWYCK
19 февраля 1975 года
госпиталь святого Варфоломея
Жизнь всегда бьёт больно и наотмашь тех, кто верит в лучшее. Жизнь покидает тех, кто нам особенно дорог. И когда жизнь поворачивается спиной, уступая свой пост смерти, не остаётся ничего кроме ледяного отчаяния.
Отредактировано Hippocrates Smethwyck (2017-07-11 23:59:06)
x2 x0 x0 x2 Этот мир был для них чужим. С самого рождения, с колыбели. Они не впитали этот мир с молоком матери, убежав в свой, полный чудес, мир, в котором правит бал магия. Но это был её мир, и они не могли оставить её. Не могут оставить и сейчас.
Ги оглядывает коридор. Все эти люди в инвалидных колясках, истощённые, беспомощные, старые или кажущиеся старыми из-за сломивших их болезней, не такие, как у них в Мунго. Другие. Чужие. Эти люди проходят мимо, а Сметвик с ужасом осознаёт, что и сестра для него такая же — неизвестная, непонятная, чужая. Он мотает головой, лихорадочно пытаясь отогнать внезапную мысль, но от неё так просто не избавишься.
Закрыть глаза.
Сосчитать до десяти и обратно.
Вдох-выдох.
Он открывает глаза, а люди вокруг всё те же. Покалеченные судьбой и жизнью, побитые переживаниями, съеденные заживо болезнями, они, громко шаркая едва передвигающимися ногами, идут по коридору, будто целая армия будущих мертвецов. Все с потухшими глазами, все до единого не верящие в сказки, нашёптываемые им докторами.
"Всё будет хорошо", — Сметвик улыбается, почти смеётся, не замечая неодобрительных взглядов в его сторону. Храм скорби, который являет собой госпиталь, не терпит веселья. Но это "всё будет хорошо" настолько избито, настолько фальшиво и неправдоподобно, что не вызывает ничего, кроме горькой усмешки и такого же горького смеха.
Эта фраза скрипит на зубах.
Сметвик скрипит зубами, когда рядом старик утешает ребёнка.
"Всё будет хорошо".
Идите к чёрту. Он знает, что сила самовнушения — хорошая штука, эффект плацебо — полезен и порою незаменим, но не здесь, не в склепе, где каждое лицо — лицо покойника. Они все приговорены. Никто не выйдет отсюда.
Он чувствует, он знает.
Ги смотрит в иссохшие лица, не различая их. У смерти много лиц, но маска всегда одна — впалые щёки, тонкая кожа, могильный холод. Сметвик ёжится, чувствуя, как по рукам от кистей до предплечий ползёт вереница мурашек. Он наблюдает чёрный парад в белых одеждах и отворачивается, не в силах выносить на себе тяжёлые взгляды, пустые взгляды.
Будто нечто неосязаемое тянет к нему руки из темноты. Эти пустые глазницы будут долго являться ему в кошмарах.
— Прочь, — бормочет Гиппократ, качнув головой из стороны в сторону и на несколько секунд закрыв глаза.
В коридоре никого. Только он и Ивонн, сидящая рядом на кушетке, откинувшая голову, прислонившись затылком к холодной стене, и будто бы спящая. В коридоре тихо и никто и ничто не нарушают эту гнетущую тишину.
Но Ги видит других, Ги слышит, как стонут они в предсмертной агонии, как уходят один за другим, скрываясь за дверью палаты.
А в конце шествия — Энни. В белой сорочке до щиколоток, босая и с длинными распущенными волосами. Она отчаянно зовёт его, лицо перекошено страхом и мольбой, но он не слышит звука её голоса. Не может разобрать движения губ, кто-то будто нарочно смазывает краски.
— Иви, — судорожно шепчет Крат и резко, неосознанно хватает сестру за руку, сжимая её ладонь в своей, чтобы чувствовать, что он не один, чтобы чувствовать эту тонкую грань между реальностью и кошмарами, пытающимися вырваться наружу.
— Иви, — уже громче повторяет он.
И просыпается.
Они действительно сидят в коридоре и он действительно сжимает руку сестры в своей. Но никого вокруг. В нос ударяет запах хлорки и спирта, Сметвик морщится и проводит указательным пальцем свободной руки по кончику носа.
— Здесь холодно, — тихо произносит он и порывается снять с себя рубашку, чтобы накинуть её на плечи Ивонн, но та останавливает его.
А Крату просто нужно отвлечься, заняв себя чем-нибудь, чтобы не думать, чтобы не спать.
— Сколько времени? — спрашивает он, не глядя на сестру, но зная, что та безмерно устала. Ей бы поспать пару часиков, но уснёт ли она? Ги пытается представить, какие кошмары могут быть у сестры, жмурится и поворачивает к ней голову, встречаясь с её беспокойным взглядом.
Ему кажется, что они сидят здесь вечность. Что снаружи день сменяется ночью и по кругу, что время несётся, вращая стрелки, лихорадочно стуча маятником. Их время уходит, кончается.
Что если через секунду кончится завод, встанут механизмы?
Он сильнее сжимает ладонь сестры, отводя взгляд и тоже прижимаясь затылком к ледяной стене.
— А помнишь, как раньше? — произносит он, а перед глазами проносится маленькая девочка. Смеётся и зовёт с собой куда-то, где тепло и горят глаза. Он тянет к ней руку, но не может дотронутся до воспоминания. Энни больше не побежит радостной девочкой. У Энни потухший взгляд.
— Всё... будет хорошо? — он спрашивает с надеждой, забывая, что не верит в это самое "хорошо". В один миг это становится его единственной ниточкой, за которую он отчаянно цепляется, пытаясь внушить самому себе, закутаться в прочный кокон из ложных надежд и иллюзий.
— Мне страшно, Иви.
x5 x1 x1 x2 Ив боится. Впервые в жизни боится халатов врачей, их голосов и зацикленных на повтор слова утешения, одинаковых для всех родственников больных. Думать об Энни как о больной значительно проще, чем как об умирающей. В последнем слове слишком много боли, означающей, что для её младшей сестры уже пройдена та грань, из-за которой её невозможно вернуть. Ив упрямо отказывается в это верить, продолжая улыбаться сестрёнке, держать её руку в своей, когда врачи, войдя в положение, разрешали им оставаться в её палате так долго, как это только возможно.
Сегодня не разрешили.
Ивонн с тревогой во взгляде смотрит через плечо врача, рекомендующего её остаться в коридоре и подождать, пока вокруг кровати самой младшей из Сметвиков стояли его коллеги, а само лицо Энни, до этого всегда спокойное и сонное из-за лекарств, было изуродовано болью. Ив порывается сделать шаг в сторону сестры, помочь чем угодно, но сильные руки врача удерживают её от этого, удивительно мягко выпроваживая в коридор ничего не видящую Ив и усаживая на стул недалеко от палаты и тихий, но уверенный голос просит быть благоразумнее и пока не мешать, чтобы ситуация не ухудшилась.
Ивонн вообще не может себе представить, как что-то может стать ещё хуже. Её сестра умирает — Сметвик поздно ловит себя на этой мысли и со всхлипом зажимает рот ладонью — а её просят сесть и смириться с этим. Смириться с тем, что ничто и никто не может помочь Энни, обречённой оставаться в палате среди таких же больных магглов. Никакое заклинание, никакое зелье, никакое лекарство, о которых они за последние месяцы узнали больше, чем за всю свою жизнь.
Она всхлипывает ещё раз и ещё, всё так же прикрывая рот ладонью, чтобы не потревожить задремавшего брата. Им всем нужно немного отдохнуть, а ему, потратившему столько сил на спасение Энни, тем более. Перед глазами постоянно всплывает вымученная улыбка сестры, пытающейся убедить родных в том, что с ней всё хорошо, что ей не так больно, как это отражается в стонах и как написано на лице. Ивонн позволяла себе купиться на эту улыбку и лишь за стенами палаты, за стенами больницы позволяла отчаянию накрыть с головой так, что хотелось убежать куда-то далеко и выть сквозь зубы от собственного бессилия. Сейчас её не хватает даже на то, чтобы не разрыдаться в больнице, когда сестра в десяти шагах: отчаяние оказалось сильнее и платок, которым она пыталась вытирать лицо, мокрое от слёз, промокает насквозь слишком быстро. Она даже не может заставить себя подняться со стула, чтобы пойти умыться. Страх за сестру сковывает все движения Ивонн, и та просто не решается отойти от палаты, чтобы не пропустить никаких новостей. Даже самых страшных. Особенно самых страшных.
Она столько не показала Энни, столько не рассказала ей о мире, в котором той не суждено было жить полной жизнью. Книги с описанием всех животных, которых только знали магозоологи в годы учёбы Ивонн в Хогвартсе, так привлекали Энни, точно так же, как и её старшая сестра, готовую встретиться с каждым из них, и Ив была готова устроить ей эти встречи вопреки всем запретам. Показать, как красив мир не только с привычного для неё угла, но и скрытый от глаз простого обывателя. Устроить для неё небольшую сказку и любоваться восторгом на её детском личике.
Вместо восторга она теперь видит только боль, изломанную улыбку и затуманенные лекарствами глаза.
Страшнее только подумать о том, как остро ощущает всё происходящее Ги, но об этом сейчас она, еле успокоившаяся и переставшая рыдать, старается не размышлять.
Вынырнувший из сна Ги приносит немного облегчения. Глядя на него, растрёпанного и такого же уставшего, Ив снова промакивает глаза платком, и сдерживает его порыв заботиться и опекать. Заботиться нужно не о ней. Об Энни, обо всех больных вокруг, о самом Ги наконец, но точно не о ней, потерянно смотрящей на пол и даже не знающей, что ответить. Хорошо, что Крату есть, что ещё сказать.
— Уже вечер. Ты задремал немного, не хотела тебя будить, — прохлада стены приятно ласкает затылок, если не думать о том, где находишься и что тебя привело в это место. Ив на секунду забывает, вспоминая, как было раньше. Она хотела бы вернуть это «раньше», но не только Энни находилась сейчас по ту грань, из-за которой не возвращаются. Они все шагнули следом за ней, без шанса вернуться к долго и счастливо, которое было у всей их небольшой семьи. Ив робко улыбается на вопрос Ги и медленно кивает, зябко вздрагивая то ли от холода, то ли от понимания, что воспоминания действительно единственное, что у них останется на двоих.
— Будет, — одними губами произносит Ив, но верится в это с трудом. Энни, их девочка, сильная и храбрая, она справится. С такими родными и такой поддержкой она не может не справиться, но тонкий голосок в голове заставляет думать о том, на сколько её ещё хватит, а не о том, что болезнь можно преодолеть.
— Мне страшно, Ги, — произносит она одновременно с братом, ловя понимание в его взгляде. Бояться не за себя, а за других — это вполне в их духе, вполне по-барсучьи. Только жить в этом страхе постоянно слишком утомительно. — Почему нас не пускают к ней? Нам же скажут, если что-то пойдёт не так? Скажут же, да?
Она напрягается вся, будто снова готовая встать и попытаться попасть к сестре, чтобы взять ту за руку и успокоить. Они же нужны ей. Нужны как никогда не были. Почему они не понимают этого?
Отредактировано Yvonne Smethwyck (2017-07-12 19:09:08)
x2 x0 x0 x2 Он заглядывает в её глаза, ища там утешение, спасение и надежду. Надежда умирает последней - всегда, что бы ни случилось, и как бы сильно человек ни убеждал себя, что всё кончено. Надежда умирает последней.
Её огоньки пляшут в глазах сестры солнечными зайчиками, флюоресцентными лампами, не подозревая, что скоро им суждено погаснуть. Солнце всегда заходит за горизонт. Лампы всегда перегорают. Лопается нить, соединяющая между собой две искорки, образующие свет. Наступает мрак - беспросветный и тревожный. Кто знает, будет ли новый день, новое солнце, новая жизнь? А может так и застрянем здесь, в темноте.
И пока горит закат, времени мало. Пока горит закат, они в безопасности, если это можно назвать безопасностью. Крат отводит взгляд, чтобы не мешать мареву надежды догорать, затухая углями вечернего костра. Навсегда.
Навсегда - страшное слово. И Ги бросает в дрожь от одного осознание того, сколько это навсегда длится. И ни прекратить, ни разорвать бег по треклятому кругу.
Ему хочется рассказать, что он видел за гранью реальности, но Сметвик понимает, что не стоит будоражить воображение сестры, играя на её шатких нервах. Ей лучше не знать, что Крат уже похоронил сестру. Лучше не знать, что ничего уже не поправишь. Он вспоминает безжизненную улыбку Энни и пустые глазницы, белую сорочку и босые ноги, шагающие вслед за покойниками прочь из этого мира.
Иви лучше не знать, надеясь, что сестру ещё можно спасти. Веря, что врачи справятся.
Белые одежды медиков, как своего рода траур. Ги не любит белое. Слишком чисто, слишком непорочно. Так выглядят ангелы. И среди подобных ангелов ему неловко видеть мертвецов, зная, что ангелы их не сберегли.
Это неизбежность, данность, фатум. Всё предрешено за нас.
А потом Энни подходит ближе. Энни берёт его за руку и смотрит глаза в глаза. Так жалобно, так отчаянно. И Крат не выдерживает, выдыхая чуть слышное:
- Она так беспомощна.
Наваждение проходит быстро, путаясь в сознании со словами Ивонн. Сметвику кажется, что она говорит где-то не здесь, что реальность и воображение поменялись местами.
Он неуклюже обнимает Иви, неловким жестом пытаясь успокоить и на тактильном уровне показать, что он рядом, что она не одна. Слова не идут, правда всегда болезненна, но врать ей он не умел никогда:
- Она не услышит нас, даже если мы будем кричать ей в уши, встав с обеих сторон, - голос подрагивает и Крат чувствует, как в такт ему подрагивают плечи сестры - едва уловимо и слишком беспорядочно и слабо для того, чтобы решить, что та плачет, - она не в сознании. Не здесь.
Иначе он не чувствовал бы её так сильно. Не видел бы перед собой детское лицо с пронзительным взглядом. Не знал бы наверняка, чем кончится сегодняшний день и что принесёт грядущая ночь. Не знал бы и смог бы уснуть относительно спокойно.
- Они делают всё, что могут, - шепчет он в районе её виска, слегка прижимаясь к нему губами, чувствуя, как сильно бьётся под кожей жилка и как напрягаются челюстные мышцы. Ему хочется, чтобы она не волновалась. Но он не может успокоить не только сестру, но и самого себя. Не может перестать видеть белую сорочку, едва колышащуюся от лёгкого ветра тихих шагов.
- Мать не приходила к ней уже несколько недель, - он обеспокоен этим. Энни всегда была самым любимым и самым желанным ребёнком. Нормальным ребёнком, как часто любила говорить мать, с неодобрением глядя на фокусы супруга и старших детей. Она жила в другом мире вместе с Энни и за долгие годы между ними образовалась огромная пропасть.
Крат хмурится. Присутствие матери было бы для него настоящим испытанием, ведь он чувствует её на уровне эмоций, но необходимо его младшей сестре. Как отголосок любви. Последняя встреча прощания.
Жаль, что мать не успеет сказать своей девочке самые важные и нужные слова.
Никогда больше не скажет, как сильно её любит и как сильно гордится. Никогда не обнимет и не погасит свет в комнате перед сном. Никогда не улыбнётся ей.
А улыбнётся ли вообще теперь хоть кому-нибудь?
- Придёт ли? - негромко спрашивает он, крепче сжимая объятия, чтобы чувствовать себя с сестрой одним целым, ведь так легче и безопаснее.
Придёт.
Но не успеет.
Отредактировано Hippocrates Smethwyck (2017-08-03 02:05:53)
x5 x1 x1 x2 Плечи Ивонн дрожат, и она сама не понимает, что с ней происходит. Кажется, это чувство можно назвать страхом. Первобытным, самым настоящим страхом из глубин веков, когда тени на стенах оживали и были губительны для первых людей. Ей страшно и за себя, и за брата, и за всех вокруг разом. Иначе она просто не умеет бояться или вообще чувствовать.
Когда Ив была маленькой, а страх охватывал её с головой, заставляя даже в отцовском филине видеть угрозу, она сворачивалась клубком на коленях у Элвина и дрожь медленно, тягуче унималась. Проверенный сотней страхов способ. Но лучше всегда помогало совершенно другое.
Взять брата за руку, обнять его крепко-крепко, уткнувшись носом куда-то ему в грудь, и сопеть, пока мерное дыхание Ги не успокоит, не усыпит.
Сейчас этот способ почему-то не работал. Как бы крепко Ив не старалась. Как бы сильно не сжимала пальцах ткань пиджака. Страх не отступал, топя её в этом чувстве.
Если ей так страшно, каково Крату?
Мысль, единственная осмысленная в голове за последние несколько минут, отрезвляет её. Она должна быть сильной. Ради самой себя, ради брата и ради сестры. Ради всех, за кого так боится и переживает. Сможет, справится, и Энни тоже справится, потому что она Сметвик. Ив твердит себе это, упрямо, твёрдо, заставляя саму себя поверить этой мысли, убедиться, что иначе просто и быть не может.
— С Энни всё будет хорошо, — шепчет Ив вслух, чтобы утвердиться в этой мысли окончательно и сделать её константой для всего мира. Всё станет таким тусклым без неё, всё уже было тусклым и не вызывало никакой радости. Вечная улыбка на лице Ивонн пропала, сменившись сведёнными бровями и отчаянным желанием помочь. Хуже всего было то, что от таких перепадов в настроении страдала даже не она, а Робби. Его улыбка, его радость тоже гасла, будто кто-то забыл добавить топлива в тот огонь, который всегда в нём горел. Глядя на это, Ив могла только кусать губы в отчаянии и понимать, что её хрупкое счастье трескается со всех сторон.
— Скоро мы заберём её, приготовим праздничный ужин и все вместе отметим её выздоровление, — продолжала Ивонн, игнорируя то, что ещё недавно боялась и думала о сестре, как о покойной. Нет, с ней всё будет хо-ро-шо. Сметвик кивает сама себе, мол, правильно думаешь, и только потом понимает, что сказал брат.
Они все были разбиты из-за болезни Энни. Мать больше всех, наверное, потому что никак не могла приучить себя к мысли о том, что тоже является частью волшебного мира. И Энни, отголосок её мира в окружении магии, была особенно дорога Айлин, потому что не имела в своей крови ни капли волшебства. Мать не могла не прийти. Ивонн не хочет верить словам Ги, смаргивая выступившие на глазах слёзы, и упрямо хмурит брови. О нет, только не Айлин, дорожившая своей — их — девочкой так сильно, что сама чуть не слегла в больницу, когда диагноз Энни стал известен. Она не могла так жестоко поступить с младшей из Сметвиков, с их маленьким жизнелюбивым солнышком, гаснущим теперь не по часам, а по минутам. Мысль о том, что она однажды — на «вот-вот» ей не хватает храбрости — угаснет окончательно, тосклива и на вкус ощущается полынной горечью, укутывает удушливым запахом.
— Она придёт. Придёт. Придёт, — отвечает Иви, сильнее прижимаясь к брату, но почему-то сама себе не верит. Запах становится только сильнее, Ивонн старается как можно реже дышать, вздрагивая на каждое «придёт». Неужели только они с Ги теперь верят, что Энни не обречена? Неужели даже женщина, которая всю жизнь была сильной, полностью сломалась в самый трудный момент, после которого всё обязательно бы наладилось. Иначе и быть не могло.
— Вот увидишь. Если не сегодня, то завтра она точно будет здесь и нас всех пустят к Энни, — вечный оптимизм Ивонн не хочет проходить сейчас, проявляя себя совершенно неожиданным образом. Ещё недавно она заливалась слезами, а сейчас уверена, что всё точно будет хорошо. Они ведь заслужили это хорошо после долгих бессонных ночей. У Энни есть право на её личное «долго и счастливо» и у болезни нет никакого повода, чтобы отнять его. И они с Ги будут и дальше словно добрые маги-помощники выручать её и оберегать всю жизнь.
Отредактировано Yvonne Smethwyck (2017-08-04 15:21:13)
x2 x0 x0 x2 - Она обязательно придёт, - абсолютно отсутствующим голосом повторяет он и тотчас же старается смягчить свою фальшивую правду мягким кивком.
- Соберёмся все вместе, как раньше. Энни будет петь. Помнишь, как она пела? - он говорит, а сестра будто стоит рядом и поёт ему в ухо.
Девушка пела в церковном хоре
Вместо мажорной воскресной мессы, которую так любила сестра, в ушах звучат траурные аккорды. То ли похоронный марш, то ли реквием. Будто кто-то специально подбирает самые мрачные созвучия.
о том, что никто не придёт назад
Она оборачивается, замолкая, а под капюшоном ничего. На Ги снова смотрит темнота. И он не видит, но чувствует, как сама смерть улыбается ему, как ехидно посмеивается над тем, кто может видеть её медленную поступь в сторону злополучной палаты.
Она делает неспешный шаг, словно дразнится, и Крат порывается сорваться с места, чтобы вцепиться пальцами, сдать в кулаках этот чёрный балахон, не дать ей даже прикоснуться к ручке палаты. Но едва ли он может остановить то, что невидимо на самом деле. Едва ли он может остановить то, что давно решено и решено не ими.
- Я всегда хотел показать ей Хогвартс. Тысячи говорящих портретов, движущиеся лестницы, звёздный потолок большого зала. Я так хотел... - шепчет он и утыкается холодным носом в плечо сестры. Он не говорит о том, что видит, Но от этого не легче - образы сводят его с ума, заставляя тело отзываться мелкой дрожью.
- Чёрный парад окончен, - бормочет Ги, закрывая глаза и глядя на Сметвиков со стороны. Уставшие и измученные неизвестностью и ожиданием. Два прижавшихся друг к другу сгустка жизни. Он открывает дверь палаты. В палате нет жизни. Нет ничего. Лишь неизбежно пустота, которая рано или поздно поглотит их всех.
- Она танцует в белом платье на рождество. Помнишь? Тогда Бернис, пригласившая к себе всё семейство, только и делала, что фыркала. Потому что Энни была не как все.
В одночасье белое платье превратилось в белый саван. Он видит, как Энни опускают в могилу. Грязная земля слишком сильно контрастирует с чистым и непорочным. Белое и её лицо. Вечная маска смерти.
И каждый из мрака смотрел и слушал, как белое платье пело в луче
Всё вдруг становится таким мелочным, таким неважным. И есть только он, Иви и умирающая в палате сестра. Умирающая, но ещё живая...
- Нам нужно ваше разрешение прекратить вентиляцию лёгких.
Врач хмурится и терпеливо ждёт, когда его слова будут поняты и приняты, но этого не происходит. Ги вдруг забывает всё, чему его учили в маггловском университете. Забывает всё, кроме того, что за спиной врача лежит его сестра. Сестра, которая всё ещё тихо зовёт его, моля о помощи.
- Что с ней? Что с ней? Что с ней? - повторяет Крат, вскакивая с кушетки и пытаясь прорваться в палату, но врач загораживает ему проход, держа его в коридоре, - почему вы не пускаете? Иви, почему он не пускает? Что с ней? Почему вы не спасаете её? Что происходит?
Это похоже на истерику. Крата трясёт, подкашиваются колени, на висках и на лбу выступает испарина, чёлка тотчас же намокает и прилипает к коже.
- Ей уже не помочь. Единственное, что поддерживает жизнь - вентиляция лёгких. Её нужно отпустить.
Он не слышит ничего, кроме первого предложения. Ему кажется, что звук вдруг вырубили.
В тишине оттолкнуть что-то пытающегося сказать врача, проскочить в палату, склониться над щуплым телом и позволить себе, наконец, эти слёзы. Он прижимается к её ещё тёплой руке, падая перед кроватью на колени. Кричит и умоляет, просит помочь ей, но врач лишь качает головой, отходя чуть дальше.
- Иви... - шепчет он, поднимая красные опухшие глаза на сестру и будто ожидая, что она уговорит врача, что докажет, что тот врёт и ошибается.
Но ошибки нет. Ги знает это.
- Иви... - в его слабом голосе сочится безысходность. Он опускает голову, утыкаясь лбом в руку Энни, чувствует, как бьётся на запястье едва уловимый пульс.
- Я могу прекратить подачу анестетика. Ей будет больно. Но вы сможете попрощаться, - врач непоколебим и жесток. Крат злиться и бросается на него с кулаками, забыл о том, что тот всего лишь выполняет свою работу. Наплевать.
- Энни должна быть жива!
Старушка с косой хохочет ему в лицо, заканчивая свой долгий путь от коридора до изголовья кровати. Смерть не щадит никого.
Отредактировано Hippocrates Smethwyck (2017-09-05 00:13:56)
x5 x1 x1 x2 Иви не хочет вспоминать. В последнее время это слишком больно, потому что образы стоят перед глазами как живые, а в ушах звучит звонкий голос Энни, беспечной и дарящей свой свет всем вокруг. Отдававшей многое окружающим и никогда не требовавшей что-то взамен. Кажется, вся доброта мира сосредоточена в этой тонкой фигурке и по капле теперь уходит из неё, забирая последние силы. Ивонн хочет верить, что сестра откроет глаза и улыбнётся так же тепло, как и раньше, но чем дольше врачи держат их вне стен палаты Энни, тем тяжелее убеждать себя в том, что эта вера не напрасна.
Сметвик не знает, как ещё вернуться к тому оптимизму, который никогда не давал ей опускать руки. Как стать поддержкой брату, как помочь ему пережить ещё один тяжёлый день, полный сомнений и нерадостных мыслей о бренности бытия и смерти, пропитавшей стены здания вокруг насквозь. Смерть здесь действительно ощущается пальцами, тонким полотном ложится на плечи, обнимает костлявыми руками и шепчет на ухо слова о том, что её не стоит бояться, потому что она - самый лучший друг любого человека. Иви почти верит этим словам, почти готова расслабиться и сама заснуть, чтобы стать ближе к сестре, но тепло руки брата держит её по эту сторону.
Почему вы не спасаете её?
Встрепенувшаяся Ивонн, скинувшая с плеч наброшенную смертью шаль - прости, старуха, не в этот раз, и не во множество следующих - сама готова задавать этот вопрос сотни раз, глядя на Энни, беспомощно лежавшую на огромной больничной койке. Как она похудела, как истончилась за время болезни! Сметвик отмечает каждую изменившуюся деталь в сестре, жадно запоминая её и такой, слабой, сломанной, почти безжизненной, потому что это теперь останется у них единственным, что они могут делать. Вспоминать, даже если это действительно больно, а реальность жёстче действительности во сто крат.
Иви не понимает и половины слов, произносимых врачами. Крату проще, это он знаком с этой медициной, но для неё непривычен даже слепящий белый цвет халатов людей вокруг. Почему они сдаются? Почему Крат кричал так отчаянно? Сметвик вытирает слёзы, садится на кровать к сестре и гладит его по голове ласковым жестом, пытаясь хотя бы так утешить.
«Ты не один, - думает она, другой рукой касаясь ледяной кисти сестры и тщетно пытаясь её отогреть. - Ты никогда не будешь один, даже если она уйдёт. Я хочу помочь тебе, Ги».
Сдерживаться всё сложнее, за всхлипами не получается скрыть свои настоящие эмоции и Иви уже рыдает, совершенно не стесняясь посторонних рядом, а их слова о том, что надо попрощаться, тонут в белом шуме.
- Вы не станете, - голос дёрганый и сиплый, так сразу и не разобрать, что она говорит, но Сметвик всё равно, слышат ли её. Она не пустит врачей к сестре, не даст им убить её, не даст им разрушить все те небольшие шансы, что есть у Энни. - Вы не станете отключать её. Я п-против. Мы! Мы оба против!
Она знает, что Ги тоже не даст убить их девочку, только не так, потому что это несправедливо. Их сестра не может умереть от какой-то маггловской болезни. Они найдут выход, обязательно найдут и костлявая старуха не получит никого из них. Иви не может даже подняться с койки, не прекращает поглаживать руку сестры, всё такую же холодную, как и множество мгновений раньше. Почему-то она уверена, что если уйдёт сейчас, если вдруг встанет с места, то дороги назад для Энни точно уже не будет.
x2 x0 x0 x2 а я слышал, как внутри тебя бился хрусталь
пожалуйста перестань
За окном кружатся снежинки. Ветер толкает их друг к другу в хаотичных движениях, требует безостановочного хоровода. Снежинки сцепляются острыми углами, превращаясь в большие снежные хлопья, врезаясь в окна домов, тая на лицах прохожих. Снежинки не знают, что где-то рядом, в сердце вечно живого Лондона сегодня оборвётся чья-то жизнь.
Ги отходит к окну. Вопреки всему, вопреки тому, что происходит вокруг. Закусывает губу до яркой боли, зажмуривает глаза, смаргивая слёзы, катящиеся по небритым щекам вниз, скрываясь за воротом рубашки, впитываясь в ткань.
- Можно... - он дрожит, дрожит и его голос, - можно оставить нас? - резкий разворот и вот он растерянно и одиноко стоит лицом к сестре. Не смотрит на неё, взгляд невольно скользит в сторону, лишь бы не усугублять, не вызвать новой порции слёз.
Врач кивает, хочет что-то сказать, но выходит, нажав на кнопку пульта. Подача наркоза прекращена, перекрыты трубки.
Он нерешительно подходит ближе, ловя малейший звук. Вновь берёт Иви за руку, сжимая её, и останавливаясь, не доходя до постели, не решаясь, чувствуя, как страх расползается по всему телу. Разве не гуманнее было бы дать ей заснуть в неведении?
"Ты сейчас умрёшь, Энни" - это они должны ей сказать? А может быть промолчать, глотая солёные слёзы, лишь бы не выдать? Улыбнуться, как ни в чём не бывало, наобещать с три короба и нажать на кнопку, пока никто не видит?
- Привет, - она разглядывает их и пытается улыбнуться. Такая исхудавшая, бледная, словно восковая. Прежде живое и подвижное лицо практически застыло маской и лишь губы едва шевелятся.
Крат поворачивается к Иви, одними глазами говоря ей короткое "я не могу". Он не знает, что сказать, как себя вести, как смотреть на Энни, которой больше не будет у них. Он знает, что взваливает слишком тяжёлую ношу на плечи Ивонн, но не может иначе. Ги выпускает её руку из своей, подходит к кровати и опускается на колени рядом с Энни со стороны пульта управления аппаратом искусственной вентиляции лёгких. Он хочет сделать это незаметно. Не хочет дать ей повод ждать смерти и бояться, что каждый вдох, такой желанный вдох, может стать последним.
Сметвик прячет лицо в складках её одеяла рядом с ней, чувствует едва уловимое тепло её тела, замечает, как её рука ползёт к его голове и пальцы слабо сжимают его волосы, прячась в них. Он оставляет на пододеяльнике мокрые пятна от слёз, но не издаёт ни звука, не показывает, что почти не может дышать из-за заложенного носа, что силой удерживает плечи от вздрагиваний на каждом беззвучном всхлипе.
- Привет, Энни, - шепчет он и на ощупь ловит её руку, сжимает в своей, поглаживает большим пальцем, чувствует холод её запястий и считает.
Он отсчитывает секунды своего промедления, не в состоянии уловить то, что говорит Ивонн. Голоса сестёр сливаются в один, звучащий так отдалённо, что Сметвику кажется, будто он засыпает. Он вздрагивает, выводя себя из оцепенения, поднимает голову и фокусирует зрение на младшей сестре. Улыбается ей, выдыхая одними губами "всё будет хорошо", как обычный рядовой целитель. Может, этого не стоило делать, он читает в глазах Энни надежду, непонимание, удивление и бесконечную грусть. Она уже не маленькая девочка. Она давно изучила все уловки врачей.
- Я скоро умру? - тихо произносит она, но слова разрезают воздух палаты, будто яркая вспышка, молния, удар. Крат мотает головой из стороны в сторону, ловит взгляд Ивонн и решает не лгать. Кивает, вновь закусывая губу, чувствуя, как перед глазами снова поднимается пелена из слёз.
- Прости, - едва может выговорить он и вновь утыкается в её одеяло, сжимая её ладонь сильнее.
Это как сообщить матери, сутками дежурящей у палаты ребёнка, что она больше его не увидит. Больно, невозможно больно. Но он находит в себе силы, последние силы.
Он чувствует её нервное дыхание. Чувствует, как напряжена она, закрывает глаза, вдыхает приторно-сладкий медицинский запах. Он приставляет нож к её горлу. Пачкает свои руки, тяжело дышит, почти хрипит. Но делает это быстро, одним рывком. Видит у себя в голове, как она падает и истекает кровью, пачкая его одежду, окрашивая снег вокруг, меняя запах на металлический.
Он нажимает на кнопку.
Воздуха в её лёгких хватает ещё на несколько судорожных вдохов. Ги обнимает её, чтобы в последнее мгновение она не была одна, не чувствовала себя потерянной в темноте. И когда раздался долгий протяжный звук остановки сердца, никто не пришёл, никто не помог, никто не спас, не вернул её к жизни.
Он прикоснулся к её лбу губами в финальном поцелуе, в который вложил всю горечь утраты. Окропил её волосы своими слезами, будто благословляя в дальний путь.
- Я люблю тебя, - одними губами у её уха то, что она никогда больше не услышит.
Ни слёзы, ни всхлипы, ни стоны нет сил сдерживать, да и не нужно больше. Он кусает пальцы, рвёт на себе волосы, раскачивается из стороны в сторону, опустившись на пол рядом с её кроватью.
Вы здесь » Marauders: In Noctem » PAST » Я не готов, не в состоянии
