Люди умирают повсеместно. Руфус уже привык видеть смерть вокруг себя. Это такая же нормальная вещь, преследующая аврора каждый день, на любой миссии. Если не научишься относиться к ней проще, можешь сойти с ума. Смерть не просто угрожает твоей жизни, самое страшное в ней - она угрожает жизням тех, кто нам дорог. Ставит секиру над их головой и ничего, зачастую, ты не можешь с этим сделать. Бьешься над могилой и винишь себя во всех грехах, считаешь, что был способен что-то изменить.
Ничего ты не мог сделать. Единственная вещь, которую нельзя победить никакой магией - это смерть. Невозможно вернуть назад умерших людей, это порог, за который уже нет пути назад. И что там за ним знают только мёртвые.
Скримджер редко ходил по кладбищам и еще реже - по похоронам. У него не было никакой охоты заражаться черной атмосферой смерти и курить с ней за руку. И, казалось бы, это невежливое непонимание, а что поделать. Руфус считал, что можно проводить мёртвых и без созерцания их распухших трупов. В лучшем случае. В худшем - останков, которые с трудом могли называться телом. Порой человека даже не узнать. Так было и теперь. Мужа Миллисент Бэгнольд разорвали оборотни.
Страшная смерть. Руфус не поверил своим ушам, когда узнал об этом. Умереть на своей работе, которую любил... почти как умереть аврором, только пасть от лапы зверя, стычки с которым можно было бы избежать. Скримджер не стал узнавать подробности, они с Айзеком Бэгнольдом никогда не были в хороших отношениях (какому мужу понравится давняя дружба его жены с другим мужчиной), но все же. Все же, он был опорой для Миллс. Человеком, которого она наверняка сильно любит. Отцом ее детей. Даже представить сложно, каково сегодня Миллисент.
Замотав переломанную и обожженную руку, смазав ее тролльской мазью, как и просил Эмил, Руфус покинул в сегодняшний выходной, свой мирный уютный и одинокий уголок. Лихорадило половину ночи - нормальная реакция на такую агрессивную припарку, но зато никакого заражения не будет и очень скоро Руфус снова может вернуться к работе. Сидеть у камина - точно не то, чего он хотел бы. Не то, чтоб поход на кладбище разгоняло скуку, Скримджер просто не мог поступить по-другому. Миллисент была его другом.
Она постоянно хотела выглядеть стальной, закованной в свои принципы леди, строгой, проницательной, умной, сильной, несгибаемой. Такой, какой она могла бы выжить даже где-нибудь в министерском кресле. Но теперь, видя, как нерешительно она идет к церкви, Руфус убеждался, что это напускная маска и внутри у нее все так же горит огонь любой женщины, которой нужно плечо. Особенно, когда она кого-то теряет.
По какой-то причине он не решался подходить. Считал, что он - последнее, что она сегодня хочет видеть. Представляя ее окруженную толпой соболезнующих родственников и друзей, каково было его удивление, когда он стал лицезреть абсолютно иную картину. Она была одна. Только с дочкой, которая не желала погружаться во тьму, безысходность, не хотела смотреть в смерть и ее можно было понять. Слишком маленькая, чтобы учиться смиряться, у нее были все права сопротивляться и задавать вопросы.
И дождь лил, как из ведра. Миллисент выглядела бледной, худой ожившей статуей, но пугающе спокойной. Руфус не сливался с толпой, не торопился заходить под крышу святой обители. Не торопился прощаться с покойником, он, если честно, здесь вообще не из-за Айзека. Айзек умер и вряд ли для него есть хоть какой-то толк от толпы, собравшейся поцокать и помотать головой над его изувеченным телом. Скорее всего, ему бы хотелось, чтобы кто-то увел его дочь, чтобы кто-то утешил его жену.
Он бы хотел, чтобы кто-то был рядом с его живыми родными, а не с ним - мертвым.
Впрочем, Руфус всегда мог ошибаться.
Они встретились с Миллисент взглядом как будто совершенно случайно. На мгновение, потом она отвлеклась и люди, облаченные до пятки с черное, углубились в церковь. Пахло отвратительно, даже церковные принадлежности не спасали. Руфус приложил платок ко рту и облокотился о холодную соборную колонну. Среди шепота взрослых, звенел, как колокол, детский голос.
Сердце разрывалось. Она не хотела ни смотреть, ни принимать в этом участие.  И у нее было на это право. Она ребенок, она не обязана понимать, что ее отца разорвали оборотни. Она должна запомнить его другим, многие из тех, кто сейчас стоял вокруг открытого (почему-то) гроба, должны были запомнить Айзека совершенно другим. Живым, счастливым, светлым. Не вот таким.
Руфус убрал платок и решительно подошел к чете Бэгнольдов. Все стояли, как истукану, впавшие в трупное оцепенение, хотя труп в этой церкви всего один. Люди, которые пришли сопереживать, не могли или не хотели даже слушать почти истеричную  просьбу женщины. А ей, уж поверьте, тяжелее, чем всем этим людям всем вместе взятым. Многие из них - канцлерские крысы, ничего не знающие о смерти, не готовые к ней, никогда не смотревшие ей в глаза. И Миллисент была такой же.
Руфус подхватил девочку на руки и чуть прижал к себе. Невероятно легкая для девяти лет. Одним взглядом он успел взглянуть на то, что лежало внутри  гроба. Зачем нужно было показывать его таким?
- Закройте крышку, пожалуйста - тихо рыкнул он священнику, он взял Миллисент за руку, пусть кто как хочет, так и думает, и отвел к колонне в тень. Туда, где еще веяло свежим воздухом, сейчас идущий на улице дождь был спасительным для всех тех, кто надышался и привык к вони, стоящей в церковном зале.
Он услышал, как святой отец просил людей отойти, женщина вдруг сильно истошно зарыдала, как впервые в жизни и только теперь Руфус почувствовал наконец всю темную, страшную, непобедимую атмосферу похорон. Рыдание матери - ликование Смерти.
Рыдала не Миллисент. Руфус даже не представлял эту женщину настолько воющей на всю церковь. Он попытался вывести их из церкви и поставил Лори на ноги.
Черный цвет на ребенке - хуже не придумаешь.
- У меня есть кое-что для тебя, - тихо, мягко сказал он девочке, присев на ее уровень и протянул свою хогвартскую монетку из внутреннего кармана пальто - это притягивает добрых гремлинов, которые живут в шиповнике и люцерне. Я ловил их в твоем возрасте. Кладбище - не лучшее место для прогулок, но вокруг церкви был неплохой палисадник, усеянный полевыми цветами. И крестов почти не видно. Он протянул девочке свой зонт  и посмотрел тяжело на Миллисент.
Поговорить с ребенком намного проще, чем с женщиной, надевшей траур. Нужна ли ей его поддержка? И слова сожаления...
- Не стоило приводить ее сюда - Руфус не умел поддерживать, он убрал забинтованную руку и поджал губы, единственным жестом выражая свою скорбь.